— Одну минуту, Нил.

— Нет. Это серьезно, Джош.

— Ради всего святого, что случилось?

Сержант окидывает взглядом комнату и решается:

— У меня в комнате для допросов Каллум Мюррей. Он утверждает, что убил Питера Гримвуда.

37

37

Я снова в комнате для допросов, одна. Кэтрин вернулась в свою камеру. Появление Каллума — не говоря уже о признании — ошеломило всех, но Джош Сэвидж сообразил, что ему нужно поговорить с Каллумом наедине.

Прошло уже десять минут, а его еще не зарегистрировали. На это нет времени. Мой ребенок. Питер. Я начала шептать его имя, словно мантру. Питер, Питер, Питер.

Я не в состоянии сидеть. Хожу по комнате, бью кулаками в стены, но не слишком громко, чтобы не привлечь внимания, потому что не должна отнимать у них драгоценное время. Выглядываю в коридор — пусто. Подхожу к окну и смотрю на небо.

Я ему не верю. Человек, у которого я плакала на плече только сегодня утром, не мог этого сделать. Мне всегда нравился Каллум. Большой, дружелюбный, необычный во многих отношениях. Да, конечно, в его душе есть темные уголки, потому что никто не может выйти невредимым из того, что ему пришлось пережить во время войны, но все это он держит в себе, пряча от людей. Я никогда не считала его опасным.

Мой отец высокого мнения о нем, а он никогда не ошибается в людях. Меня он раскусил еще много лет назад.

Каллум не мог причинить вред моему ребенку. Но теперь я уже не верю, что это Кэтрин. Я смотрела ей в глаза. Это сделала не Кэтрин.

Может, я? Что, если я убила сына, а затем стерла память о своем ужасном поступке? Возможно ли такое? Еще немного, и я буду готова поверить во все, что угодно. Я вспоминаю, как увидела Кэтрин с Питером на руках, идущую к своей машине, потом потеряла ее из виду (тут Кэтрин была права), выскочила из комнаты, из дома, пробежала через сад…

С улицы доносится рев мощного двигателя, и я инстинктивно отодвигаюсь от стены. Звук не смолкает, а, наоборот, усиливается. Затем двигатель начинает завывать, набирая обороты. Я пячусь, почти к самой двери, но грузовик останавливается. Его фары светят прямо в окно. Снова рев двигателя, скрежет шин по асфальту, и машина уносится прочь.

В здании слышится топот бегущих ног. Еще одна полицейская сирена, удаляющаяся в направлении праздничного костра. Мне хочется постучать в дверь, спросить, что происходит, но в участке слишком мало людей, чтобы кто-то отвлекался на мою истерику. Если я и схожу с ума, то должна делать это тихо.

На празднике что-то происходит — в противном случае здесь было бы больше полицейских. Я молюсь, чтобы у Сандера хватило здравого смысла увезти детей домой, чтобы трое моих мужчин были в безопасности, неважно, в каком месте.