Я прикрыл дверь сейфа, придерживая ее коленом так, чтобы через оставшуюся щель мой голос доходил до Марчука.

— Выпустите меня! — закричал он. — Что вы делаете?

— Выпущу, если признаешься. Подпишешь показания, что убил кассира.

— Я не убивал, — прошептал Марчук. — Почему я?

— Ты!

— Нет. Это не… Я не уби…

— Ты! — повторил я. — Хотя нет, не признавайся, я даже не хочу, чтобы ты признавался. Это уже не имеет значения.

Марчук попытался что-то ответить, но я не дал ему этого сделать: знал, что он снова скажет «нет». Я начал говорить сам и говорил со все большим воодушевлением, искусно повышал голос в конце каждой фразы. Так, что наконец сам поверил своему тону и словам, брошенным специально для пущего эффекта, будто они были отражением моих собственных мыслей.

Я говорил, что уволюсь с работы, хватит. Потому что не хочу больше встречаться с такими подонками, как Марчук и ему подобные. Говорил, что мне осточертели их убийства, ложь и хитрости. Их ножи, вонзавшиеся в спины безоружных, их завравшиеся девки и трусливые дружки.

— И теперь я желаю только одного: чтобы ты сдох в этом железном гробу, чтобы в этом темном герметичном бронированном ящике умирал медленно, час или два, как умирал кассир Эмиль Зомбек. Он тоже был сыт вами по горло, хотел порвать с прошлым и жить честно. Но вы ему не позволили. Пан Марчук не позволил!

Марчук, скорченный, с опущенной головой, сидел в сейфе и ничего не отвечал. О чем он там думал, ослепленный светом, падающим через щель неплотно прикрытой двери? На что еще рассчитывал? Чего ждал?

Нет, тянуть уже больше нельзя, нужно доводить игру до конца.

— Теперь ты узнаешь, как выглядит такая смерть, — закончил я. — Смерть бывает разной, об этом ты знаешь. Слишком часто убивал, чтобы не знать. Ты будешь умирать со страшным сознанием, что каждый твой вздох приближает смерть — каждый вздох человека, запертого в сейфе, уменьшает запас воздуха. Люди дышат для того, чтобы жить, а ты будешь дышать для того, чтобы быстрее умереть.

Минута тишины.

Похоже, что первый раз с момента нашего знакомства этот человек слушал меня так внимательно. Мне даже показалось, что сейчас у него в мозгу находится что-то вроде магнитофонной ленты, и если он молчит, то только для того, чтобы прокручивать ее и снова вслушиваться в каждое мое слово.

Наконец, нажимая изнутри на дверь, он отозвался:

— Вам нельзя этого делать. Все равно вы меня выпустите. Вы же знаете…

— Уж мне-то ты не говори, что можно, а чего нельзя!

— Вас же за это выкинут из милиции!

Я знал, что нельзя, даже слишком хорошо знал! Но злость на этого скота, играющего ва-банк и убивавшего холодно, без угрызений совести, который недавно запер в этой самой кассе…