Люси продолжает что-то говорить, но я не вслушиваюсь. Наблюдаю за Колином, «добровольцем», который сидит за дальним столиком на пару с Клэр. Интересно, что за срочная тема вдруг нашлась у этих двоих для разговора?

— Лис?

Я всего лишь звено в общей цепи. Это насчет наблюдения. Я наблюдаю за ними, пока Миа не садится за свободный столик и не начинает наблюдать за мной, а за всеми нами наблюдает видеокамера в углу. Я до сегодняшнего дня над этим вопросом особо не задумывалась, но теперь вдруг понимаю, почему бедный старина Грэм проявлял к нему столь острый интерес. Почему заляпывал объективы камер картофельным пюре и бился башкой об стену.

Полагаю, есть кое-какая разница, поскольку на самом-то деле меня беспокоит лишь один человек, тогда как Грэм не любил, когда за ним наблюдал кто угодно. Беда в том, что этот человек и мог оказаться кем угодно.

— Алиса?

Смотрю на Люси, которая пристально смотрит на меня и говорит:

— Ты витаешь где-то в облаках, детка.

— Припоминает сладкий вкус свободы, — предполагает Тони.

— На вкус это как тот тост с говном, судя по всему, — вставляет Лорен.

Боб тычет в воздух кулаком и орет: «Свобода!», словно Мел Гибсон из «Храброго сердца»[109]. Донна и Люси следуют его примеру, а Лорен затягивает какую-то старую песню Джорджа Майкла.

Не свободы, думаю я. Безопасности. И тут мне вдруг приходит в голову, что та неизвестная личность — мой «кто-то», моя «Тварь» — должна тоже просто-таки лопаться от радости по причине моего возвращения, хотя наверняка пребывала в полном восторге и от того, что я ударилась в бега, для начала. Припоминаю свои ощущения в собственной комнате прошлой ночью. Я совершенно уверена, что тот, кто убил Дебби и теперь хочет убить меня, просто тащится от того, что напугал меня настолько, что я попыталась сбежать.

Так что, может, меня и вернули — аккурат туда, куда эта личность и хочет, — но черт меня подери, если я собираюсь показывать ей, что боюсь!

— Вообще-то это было неплохо, — говорю я. — Немного побыть на свежем воздухе.

— А как именно это было неплохо? — уточняет Донна.

Она вроде отчаянно хочет узнать, каково это — вдруг оказаться на свежем воздухе, и, по-моему, просто с ума сойти, насколько быстро тут люди усваивают здешние порядки. Большинство из них определены сюда на срок не более двадцати восьми суток, но изъясняются они, как приговоренные к пожизненному заключению. Словно сходить в кафе или на работу, или даже просто немного прогуляться во дворе в нормальной человеческой одежде — это то, о чем можно только мечтать.