— Этот текст доказывает, что Пифагор — худший из тиранов. — Вновь послышались негодующие протесты Трехсот. Человек в маске заговорил громче. — Это доказывает, что добродушный вид Пифагора — не более чем притворство, которое делает его еще более опасным. В «Священном слове» Пифагор называет себя пастырем народа. Он говорит, что его задача и задача его учеников — пасти неразумное стадо. Он то и дело выказывает свое презрение ко всем, кто не принадлежит к его секте, утверждая, что они низшие существа, которые должны во всем его слушаться, чтобы не погружаться в низость и грязь.

В криках Трехсот послышались нотки отчаяния. Враг использовал самую опасную ложь — ту, которая содержит толику истины. Пифагор в самом деле считал себя пастырем и полагал, что без его учения человек с большей вероятностью будет вести примитивную жизнь.

В то же время он испытывал огромное уважение к каждому, как и к свободному праву каждого решать свою судьбу. Пифагор не желал навязывать свои правила жизни, он лишь предлагал эти правила и помогал выполнять их тому, кто ждет от него помощи. Верно и то, что он выступал за правление элиты, однако правители должны были достичь высочайшей степени морального совершенства. Он хотел, чтобы к власти приходили наиболее способные люди, да и то лишь после того, как приняли обязательство вести себя справедливо и щедро.

Когда заговорил человек в маске, Килон сел. Теперь он встал рядом с ним, чтобы продолжить речь.

— Пифагорейцы уже тридцать лет смеются над народом Кротона! — взревел он с притворным возмущением. — Эти триста пастухов, — он гневно указал на Трехсот пальцем, — решали за всех нас, потому что для них мы всего лишь животные: семьсот неразумных баранов! — Рев возмущения потряс зал Совета. — Пифагор и Триста рисковали жизнью всех кротонцев, отправив нас на войну. Напомню, мы воздержались во время голосования о предоставлении убежища аристократам, но они… — Он потряс пальцем, который все это время указывал на Трехсот. — Они проголосовали против их выдачи, а значит, за войну. — Он вопил как резаный, чтобы перекричать отчаянные протесты Трехсот и обвинительный рев остальной части Совета. — Но даже этого пифагорейцам показалось мало: они решили разрушить сдавшийся город, обременив совесть всего Кротона кощунственным разграблением храмов, омерзительными убийствами и массовыми изнасилованиями. Вот я и спрашиваю вас, уважаемые представители народа Кротона, я спрашиваю вас: оставим ли мы безнаказанными тех, кто запятнал нашу честь в глазах других народов, опозорил перед богами, или омоем наше имя, наказав виновных так, как они того заслуживают?