Совсем ты зациклился на своих болячках, Лапшин. Ты даже не сразу заметил ее огромный для такой хрупкой фигурки живот. Но когда он успел так стремительно вырасти?!
— Все равно поздравляю, — сказал я.
Она снова безразлично пожала плечами, кивнула и, слава Богу, отвернулась.
Если человек ежеминутно ждет от тебя подвоха, трудно требовать от него благодарности в тот момент, когда ты к нему вынужденно вежлив.
— Как поживает Павел Степанович? — спросил я зачем-то.
Она снова на меня посмотрела, как бы оценивая, насколько я искренен. Не знаю, что там она высмотрела, но ответила без грубостей:
— Спасибо, нормально. А вы что, до сих пор с ним не виделись?
— Нет.
Дело в том, что заболел я пару дней назад, а она, видимо, вышла в свой декрет вчера или сегодня. Быстро у них дела делаются.
— Хорошо поживает, — отвечала Галочка. — Все время о вас спрашивает.
Наверное, я и в самом деле серьезно заболел и помочь мне может только таинственная магическая сила в лице неведомого мне Шавката, если я принял слова Галочки за чистую монету.
— И что он обо мне спрашивает?! — польщенно спросил я.
Так же спокойно она ответила:
— Он спрашивает, когда, наконец, Григорий Лапшин получит Пулитцеровскую премию за свои шедевральные опусы?
Это было грубо, но, наверное, только поэтому я и догадался, что надо мной элементарно насмехаются, причем самым наглым образом. Будь я в форме, я бы давно догадался, что в доме Павла Степановича и Галочки мое имя если и упоминается, то только в матерном контексте.
— Это очень просто, — объяснил я ей. — Сразу после того, как ваш муж, то есть мой шеф, получит звание самого молодого дедушки всех времен и народов.
Галочка сжалась, и я выругал себя — мысленно, естественно. Огромная разница в возрасте — это их личное дело, и нехорошо бить ниже пояса. Вот никогда ты не сдержишься: зачем тебе понадобилось обижать этих людей, а, Лапшин?
Она первая начала, оправдывался я перед самим собой. И вообще я болею, имею право на слабость.
Не имеешь ты такого права, Лапшин.
Как бы там ни было, нужно выходить из неловкого положения.