– Но что с ней?

– Не знаю, но температурные колебания говорят о том, что это не грипп и не что-то подобное. С чем именно это связано, я не могу сказать, но, возможно, у нее просто аллергическая реакция на какое-нибудь лекарство или на что-то другое…

Он загрузил на компьютере снимок и повернул монитор к Хансу Фасте.

– Я велел сделать рентген головы. Как видите, к месту ранения примыкает затемнение. Я не могу определить его происхождение. Это может быть рубец, образовавшийся в процессе заживления, а может быть, и небольшое кровоизлияние. Но пока мы не выясним, в чем дело, я не могу ее выпустить, как бы мне того ни хотелось.

Ханс Фасте разочарованно кивнул. Какой смысл спорить с врачами, ведь они властвуют над жизнью и смертью и являются чуть ли не главными наместниками Бога на земле… Хотя полицейские, наверное, все же главнее. Во всяком случае, чтобы определить, насколько серьезно состояние Лисбет Саландер, ему не явно хватало компетентности.

– И что же теперь будет?

– Я прописал ей полный покой и отменил физиотерапию – теперь ей необходима лечебная гимнастика из-за пулевых ранений плеча и бедра.

– О’кей… Мне надо позвонить в Стокгольм, прокурору Экстрёму. Видите ли, для нас это сюрприз. Что я могу ему сказать?

– Два дня назад я уже мог бы согласиться на ее перевод – например, в конце этой недели. Но, похоже, с этим придется подождать. Так что можете сообщить ему, что едва ли я смогу принять решение в течение следующей недели, и не исключено, что пройдет еще недели две, прежде чем вам позволят перевезти ее в тюрьму в Стокгольм. Все будет зависеть только от ее состояния.

– Суд назначен на июль…

– Если не произойдет ничего экстраординарного, она к тому времени уже будет на ногах.

Инспектор уголовной полиции Ян Бублански с подозрением разглядывал подтянутую спортивную женщину по другую сторону столика. Они сидели в уличном кафе на Норр Меларстранд и пили кофе. В этот чудесный день, в пятницу 20 мая, воздух казался по-летнему теплым. Она предъявила удостоверение на имя Моники Фигуэрола из ГПУ/Без, когда он уже собирался уходить домой – а дело было в пять часов, – представилась и предложила побеседовать за чашечкой кофе.

В начале Бублански вел себя как угрюмый и замкнутый мужлан. Через несколько минут Моника заглянула ему в глаза и сказала, что никто не давал ей официального задания его допросить и что у него, естественно, есть полное право ничего не говорить. Он спросил, а какое у нее собственно к нему дело, и она чистосердечно призналась в том, что ее начальник поручил ей провести неофициальное расследование – где правда, а где фальсификация в так называемой истории Залаченко, которую иногда также именуют историей Саландер. Заодно она объяснила, что, возможно, даже не вправе задавать ему вопросы, а уж отвечать на них или нет – придется решать ему.