– Тебе не следовало этого делать, – все повторяла она. – Не следовало… Ты сам виноват, что они умерли. Только ты.

Артур подозвал ее и вложил в ладонь две таблетки. Эмма проглотила их не раздумывая. Дофр снова схватил свою помощницу за волосы и запрокинул ей голову.

– Больно… – жалостливо пролепетала она.

Отпустив ее, Дофр устремил свой взгляд на журнальный столик. На содержимое кейса. На маленький кожаный мешочек… И…

Давид мотнул головой. Артур щелкнул пальцами и обратился к Эмме:

– Сиди в спальне, пока я тебя не позову. Я должен с ним поговорить. Узнать, на самом ли деле он тебя любит. Вдруг мы ошиблись…

Эмма положила руку на сердце:

– У меня… у меня ужасно забилось сердце, Артур!

– Просто ты нервничаешь. И хорошо… А теперь марш в спальню!

Эмма ушла. Артур приблизился к Давиду и заговорил шепотом:

– Я двадцать семь лет ждал этого момента. Двадцать семь долгих лет… мучился в этом разрушенном теле… Ты не можешь себе представить, как я страдал… Иногда у меня все еще болит рука, которой давно нет. Постоянно чешутся отрезанные ноги. Пальцы второй руки скрючены, они изъедены артритом. Но сегодня все изменится… Я наконец достигну нирваны… Взрыва чувств. Создам свое восьмое произведение искусства. И круг замкнется. Благодаря тебе, мой мальчик… И благодаря ей…

44

44

Он был все еще жив.

Все еще жив, но сердце разрывалось от боли, более сильной, чем та, от которой страдало его тело.

Они не могли умереть. Только не они. Только не его девочки.

Давид поднял голову. Его черные волосы и блестящие глаза контрастировали с белизной впалой груди. Нагой, в веревочных путах, он чувствовал себя раздавленным, лишенным жизненных соков.

– Не-е-е-ет! – простонал он и заплакал. Его голова тяжело упала на грудь, по щекам бежали горячие слезы, щиколотку жгло от боли, но вдруг Давид уперся взглядом в пододвинутый к нему журнальный столик.

Он снова едва не потерял сознание.

В голове начали орать все жертвы Палача. Он увидел, как льется их кровь, услышал их мольбы, их протяжные приглушенные крики.