– Нет, Войтич, мы это отложим. Давайте лучше сосредоточимся на том, с чего все начиналось. Я хочу, чтобы вы как можно подробнее рассказали мне о времени, когда учились в школе.

Скала внимательно посмотрел на Виктора.

– Хорошо, доктор, я пока поиграю в вашу игру. Но скоро вы будете играть в мою.

– Школа… – напомнил Виктор.

– Вы правы, я из хорошей семьи. В моей семье все были примерными христианами, словацкими католиками. Система ценностей моего отца была непоколебима. Он никогда ни в чем не сомневался, ни по какому поводу. Мы жили в Трнаве. Вы бывали в Трнаве? В Словакии это центр католицизма. Трнаву даже называют «маленьким Римом». В своей набожности мои отец и мать доходили до одержимости. Мой отец, я бы сказал, был самым настоящим фанатиком. Он считал чехов безбожниками-гуситами, а словаков-протестантов – предателями крови и традиций. Излишне говорить, как я разочаровал своих родителей, – Скала злорадно улыбнулся. – Я старался быть хорошим мальчиком, вот честное слово. Но вы не можете изменить свою природу, как не можете изменить свой рост или цвет ваших глаз. Но в одном мой отец не ошибался. По его словам, у меня была черная душа, и он считал своим долгом попытаться изменить неизменное.

– Вы действительно были плохим? – спросил Виктор. – Плохим с самого начала?

– Хм, не знаю… Я пытался сделать так, чтобы отец гордился мной, но он, казалось, просто не замечал меня. А когда я стал совершать дурные поступки, о, я тут же привлек его внимание. Вы примете это к сведению, доктор Косарек? Разве это не классический случай? Собираетесь ли вы обсудить со своими коллегами, как бедный малыш Скала, томимый жаждой отцовской любви, преступил порог допустимого?

– И что же сделал ваш отец, чтобы изменить вас? – Виктор решил подождать пару минут, прежде чем ввести вторую дозу лекарств.

– Ничего нового в педагогике: он избил меня. Он считал, что хорошей поркой можно выколотить из меня дурь, как пыль из старого ковра. Но он просчитался. Раскаленный стальной стержень внутри меня в результате всех этих порок становился тверже, как металл под молотом кузнеца.

– А потом?

– А потом мой отец отказался от меня. Мне было десять, как я уже сказал, когда он отправил меня в школу-интернат на северо-западе Венгрии, школу под управлением иезуитов, славившуюся строгим режимом и телесными наказаниями провинившихся учеников. Мать ничего не имела против.

– Вас избивали?

– Да почти каждый день. Легкие подзатыльники не в счет. Забавно, но эта школа располагалась в точно таком же замке. Меня, десятилетнего, заперли в замке, как и сейчас. Знаете, там повсюду висели распятия. Я вырос в доме, где тоже повсюду висели распятия, но в школе они были другими. На них Иисус был совсем уж исхудавшим, его лицо искажали смертельные муки, а во взгляде читалось разочарование. Иногда я думал, что администрация школы закупила именно такие распятия как раз из-за выражения разочарования. Каждый день нам рассказывали, как Иисус страдал за нас, и что теперь мы должны страдать за него. Он умер за наши грехи, а мы, паршивцы, все еще продолжаем грешить.