Она расплывается в улыбке. Я предлагаю поговорить о ребенке, но Лав настаивает, что сначала должна рассказать, как достала кружку. Делает глубокий вдох и начинает. Слушать ее – одно удовольствие, не то что ее косноязычного братца.

Итак, сначала она поехала на разведку, так сказать «посмотреть сцену». Увидела дом, его обитателей и рванула в Ньюпорт за костюмом.

– Я поняла, что мне нужно платье от Лилли Пулитцер.

– Чего-чего?

– То в зелено-розовых разводах, в котором ты меня видел.

В общем, вернулась, припарковала машину прямо у главного входа, нацепила огромные солнечные очки от «Шанель» и, не обращая внимания на репортеров и полицию, вломилась в дом. И там разрыдалась.

– Все-таки мне нравится играть, – говорит Лав. – Причем так гораздо интереснее, чем на камеру.

– А что Сэлинджеры? Что ты им сказала?

– Сказала, что была любовницей Пич.

Приносят кальмаров. Лав хватает щупальце и с удовольствием заглатывает.

– Выдала им целый монолог про нашу запретную любовь, и встречи в Нью-Йорке, и ее желание сохранить все в тайне, а потом заявила, что она не убивала себя. Просто не могла этого сделать! А виновата во всем сисястая сучка Джиневра Бек.

– Так и сказала «сисястая сучка»?

Она обмакивает кальмара в соус и отправляет в рот.

– Ну, точно не помню… Понимаешь, я вошла в роль.

– О боже…

Я к еде еще даже не притронулся, а Лав уже облизывает пальцы и удивляется, какие тут все ханжи и гомофобы.

– То ли дело в Калифорнии. Там всем наплевать, с кем ты спишь. Главное – живи в свое удовольствие и не напрягайся. Все равно от смерти не уйти.

Я вижу, насколько глубока и искренна ее любовь. Я пробудил в ней вкус к жизни. Дал нечто большее, чем пустые иллюзии на экране в темной комнате. И ее привязанность ко мне гораздо крепче, чем к брату. Она вообще про него не вспоминает.

Приносят остальной заказ. Мы набрасываемся на него и съедаем все подчистую.

Лав продолжает. Оказывается, ее вдохновляли образы Розалинд Рассел в «Тетушке Мейм» и Голди Хоун в «Клубе первых жен».