– В Рино? – переспрашиваю я.

Лав кивает:

– Его нашла в пустыне какая-то девушка. Он был без сознания, но теперь быстро идет на поправку.

А я быстро иду ко дну. Беру себя в руки и вспоминаю все прочитанные методички по актерскому мастерству. Нельзя задавать много вопросов.

– У парня реально девять жизней. – Лав смеется.

– Не терпится с ним поговорить.

– О, не волнуйся; папа сказал, что он болтает без умолку.

– Обалдеть!

– Ты удивлен? Он не помнит, как попал в пустыню; помнит только, как играл в «Белладжио».

Мы мчимся в аэропорт. О ребенке и не вспоминаем, обсуждаем Форти. Как же я мог так оплошать? Нет, жизнь меня ничему не учит… Я как двоечник-дебил из ситкома, который раз за разом наступает на одни и те же грабли.

Звенит телефон. Сообщение от Форти:

«Жду встречи, Профессор».

51

51

В самолете время тянется невыносимо долго. Я делаю вид, что читаю Кинга. Лав переписывается с друзьями, узнавшими радостную весть у нее на «Фейсбуке», и обсуждает с матерью, стоит ли отправить Форти на реабилитацию. И, конечно же, они решают, что их мальчику будет лучше дома. Ха!

Про Рузвельта я не упоминаю, хотя мне невыносимо смотреть, как она радуется. И еще невыносимее думать, как Форти сидит у себя в палате в Рино и поджидает меня.

В аэропорту нас подхватывает машина, водитель обещает домчать с ветерком, а я молюсь, чтобы в нас врезался грузовик или началось землетрясение. Черт побери, мне должны дать «Оскар» за великолепную игру!

Любовь просит пока никому не говорить о ребенке. И Бог не слышит мои молитвы, потому что мы уже поднимаемся по лестнице на четвертый этаж, и твердь земная не разверзается под нашими ногами, и стены гребаной больницы не осыпаются, погребая под собой все живое. И я уже слышу его мерзкий голос.

– Риз заинтересовалась? – спрашивает он у кого-то по телефону. – Охренеть!

Пахнет антисептиком и куриным бульоном. Лав сжимает мою руку.