– А если бы вы знали, кто его убил, или всерьез подозревали кого-нибудь, вы поделились бы этими сведениями со мной или с полицией?

– Нет! – отрезал Дункан Маклеод.

– В таком случае не смею вас задерживать. До свидания, сэр.

Но Маклеод и ухом не повел.

– Я понимаю, что коль скоро вы отказываетесь сказать мне, зачем моя дочь приходила к вам, настаивать на своем я не могу. Однако вы не имеете права обвинить ее в даче лживых показаний и не объясниться со мной по этому поводу.

Вулф хмыкнул, глаза его опасно блеснули.

– Имею и объясняться не стану. Вас это не касается. – Он стукнул кулаком по столу. – И вообще, я не понимаю, как у вас хватило наглости явиться сюда и чего-то от меня требовать после того, как вы послали мне эти чудовищные початки! Возмутительно! Прощайте, сэр!

Маклеод открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Потом медленно встал.

– Мне кажется, вы поступаете неправильно, – сказал он, сделал пару шагов к двери, но вдруг остановился. – Навряд ли вы станете теперь после случившегося покупать у меня кукурузу, да?

Вулф хмуро посмотрел на него:

– Почему? Ведь сентябрь еще в самом разгаре.

– Я имею в виду – именно у меня?

– Отчего же? Сейчас, когда мы влипли в такую передрягу, я не могу позволить себе роскошь отправлять мистера Гудвина на поиски нового поставщика. Тем более что кукуруза мне нужна уже на этой неделе. Как насчет завтра?

Маклеод вытаращился на него:

– Но я… Ее некому доставить.

– Тогда в пятницу?

– Попытаюсь. Попрошу соседа… Да, должно быть, получится. А в ресторан тоже везти?

Вулф утвердительно кивнул и обещал позвонить в «Рустерман» и сообщить об этом. Тогда Маклеод попрощался и покинул кабинет. Я последовал за ним в прихожую, подал ему шляпу и открыл входную дверь.

Когда я вернулся в кабинет, Вулф, откинувшись на спинку кресла, хмуро разглядывал потолок. Усевшись за свой стол, я вдруг почувствовал, что меня одолевает зевота. Человек, которого в любую минуту могут арестовать за убийство, не имеет права зевать, пусть даже он и не смыкал глаз в течение последних тридцати часов.

Я втянул ноздрями изрядную толику воздуха и делано бодрым тоном произнес: