– Думала, что смогу, но нет.

– Объясни.

Следующие несколько секунд тянулись медленно. Жара была такая, что казалось, будто день прилипал к телу, как папиросная бумага. У меня на затылке слиплись волосы, а у Ханны после борьбы с веревками на красной футболке проступили багровые пятна пота. На ткани получилось изображение лица. Два овала над едва сформировавшимися грудями, на животе подобие улыбки. Я подумал, что она очень привлекательна с рожком мороженого в виде носа.

На мгновение смутившись, я поднял голову. Но что-то в выражении лица Ханны заставило меня повторить вопрос. Мой голос прозвучал настойчивее.

– Выкладывай, почему нет?

Ханна подыскивала нужные слова. Облизала губы, а затем сказала, причем очень зло:

– Ты же… – она скривилась от отвращения, – педик.

– Как ты меня обозвала?

– Извини, вырвалось.

– Нет, повтори!

– Прости, это лишь слово.

– Просто слово? Ну-ка, повтори.

– Не могу, – простонала она.

– Обманщица! – крикнул я.

– Я видела тебя с мужчиной. – Ханна отвернулась от меня, будто испугалась, что я могу ее ударить.

– Обманщица! – Мой голос дрожал от ярости. – Ничего не было. – Я весь трясся от ослепляющей ярости и, пожалуй, не понимал, на кого кричу – на Ханну или на отца. «Ты, как я посмотрю, весьма смел для педика».

Руки Ханны были по-прежнему связаны за спиной. Не помню, как я привязал ее к стволу, обмотал веревкой, завязал узлы. «Тебя следует наказать» – так часто говорил отец, и его слова звучали у меня в ушах.

Не знаю, что я собирался сделать. Поучить, как отец, ремнем? Больно, терпишь, и все заканчивается. Дальше этого, наверное, не думал. Потому что в жизни ничего не боялся. Сознавал опасность, но не представлял последствий. Разве я мог вообразить, что чувствовала Ханна?

Я вновь услышал голос отца, когда тот стоял на поляне. «Та девка врет или ты точно педик?» А ведь я ее спас! И вообще – все, что случилось, – это из-за нее. А теперь меня в чем-то обвиняют. Презирают, вешают ярлык, предают. Педик? Я взглянул на Ханну, и мне показалось, будто я прочитал в ее глазах это слово. Она меня бесконечно осуждала.

Ханна почти не сопротивлялась. Наверное, решила, что, покорившись и подыгрывая, сумеет успокоить меня.