— Он не писал вам больше? — прошептала Грейс. — С тех пор, как вы были в Лидсе?

— С Лидса? Нет, больше не писал. Знаешь, я не думаю, что у него в башке компьютер с навигатором. Он все-таки не всесильный, чтобы найти нас в другой стране. А вам? Тебе…

Грейс вытащила из кармана домашних штанов свернутую четыре раза бумагу и вложила Джиму в руку. Пальцы его вздрогнули, словно прикоснулись к раскаленной сковородке.

— Быть такого не может… Он написал вам сюда? Прям в этот дом? Очуметь.

— Он писал нам и в Лондон. Помнишь?

— Помню, но это ведь было в начале. А с тех пор…

— С тех пор он шлет их почти каждый месяц.

— Ты не говорила! — воскликнул Джим, а Грейс взяла его за руку и стиснула его ладонь в своей, с письмом Джексона.

— Не говорила, но не кричи. — Грейс скрипнула зубами.

— Мы ведь созванивались два дня назад! Почему ты не сказал?

— Я не хочу рассказывать Лизе, она и так переживает. Я говорила, только когда Джексон писал письма точно сам. Почерк его от Луиса ведь отличается. Они и пишут по-разному.

— И что он писал в других письмах? То же самое?

Грейс кивнула.

— А сейчас? Сейчас это опять он?

— Боюсь, что снова он. Это опять он.

Прежняя лебединая песнь Джексона, не кончавшаяся уже десять лет. Шепот, напоминания о прошлом и о том, что все могло быть иначе, будь они вместе. В каждом письме видела Грейс прежние проповеди, на бумаге выглядевшие как заклинание, которое невыносимо читать. Он вновь пел о Рае и Аде, наземном бессмертии, которого можно достичь лишь примкнув к нему. Но изменился его язык — он стал обвиняющим. Он превратился в горькие, колкие, острые прикосновения аккуратных букв, отпечатки которых оставались на пальцах. Их проповедник уже не молился, а кричал. Кажется, в тюрьме Джексон убедился в собственной исключительности, что не боялся напрямую называть себя единственным Богом. С каждым годом проповеди становились мрачнее. Он уже надеялся подчинить всех на свете, а не нескольких подростков. Джексон видел, как миллиарды преклоняют колена пред ним, а он — возносится. Кажется, он видел себя всеми богами сразу, но никем одновременно. Джексон считал, что намного лучше и праведнее остальных, хотя забывал, что и праведность придумал не самостоятельно.

Джексон никогда не просил вызволить себя напрямую, но среди строк в случайных словах Грейс читала его приказ. Он вновь говорил о смерти, той смерти, в которую все еще верил, и просил продолжить быть верными его наказам. Он не забыл, чьи имена вписал в прошлый список, но, кажется, написал новый. Грейс помнила еще тот список. На первом месте — Уайтхед, с которым Джексон и Луис не поделили что-то на черном рынке. На втором месте — профессор экономики университета. Все имена Грейс помнила наизусть и когда встречала на улице «ходячего мертвеца», вздрагивала. С одним «мертвецом» она жила уже тринадцать лет. Но Джексон продолжал составлять список, и в каждом письме упоминал нового человека, даже тех, кого не мог знать. Грейс читала его письма и чувствовала, как глаза щипят. Может, он на самом деле большее, чем человек. Может, он куда больший монстр, чем мир знал прежде, но никто не узнает, каков он. Больше никогда.