Снова информация ушла в сеть.

– Какую вещь?

– Портфель. Старый коричневый портфель с серебряной биркой. На бирке написано «Дорогому Борису в день рождения. 25 апреля 1935 года»…

С некоторыми ошибками, но Сергей справился с передачей этого сообщения. Последовала короткая пауза, а затем наступила развязка.

– Оставьте ваш телефон, – сказал Сергей, – вам позвонят.

Я продиктовал номер, после чего сеанс связи закончился.

– Спасибо, – сказал я Сергею, – извините за беспокойство.

Москва, наши дни

Визит на кладбище можно было считать лишь частичным успехом, и все-таки настроение у меня заметно улучшилось. Я предчувствовал прорыв, правда, было не совсем понятно какой. Живой Кончак был абсолютной сенсацией. Его присутствие на этом свете давало шанс узнать подробности давних событий, и не только. В мыслях я постоянно возвращался к разговору с Коженковым. Итак, после процесса 1938 года лизаты и лизатотерапия исчезли с научного горизонта. И вдруг восемьдесят лет спустя журналист Слава Любомирский начинает интересоваться, казалось бы, давно забытым открытием прадеда в связи с делом Манюченко. Насколько далеко он продвинулся в своих поисках? Неизвестно. Мог он проделал тот же путь, что и я? Ну, хотя бы отчасти? Вполне. То есть он мог знать о человеке по имени Борис Кончак. Стоп! Ну да! И если Кончак жив, то Любомирский… теоретически… тоже мог об этом узнать… Я схватился за телефон и открыл папку с фотографиями. Вот она – серия снимков, похожих на маленькие серые квадратики, странички из записной книжки Любомирского. Я быстро пролистал их. Цифры, стрелочки, таинственный Гиренко, инициалы И. Т., А. К., Б. К… Б. К.! А что, если это Борис Кончак? Вероятность отличная от нуля. Нет, конечно, это могло быть простым совпадением, и за буквами Б и К скрывался Бабрак Кармаль или даже Бенедикт Камбербетч. Но что-то подсказывало мне, это – не Кармаль и не Камбербетч. Ведь мы с Любомирским бродили по каким-то параллельным коридорам. Да, значит, и про Кончака Слава тоже мог знать… А то, что мне это сразу не пришло в голову, вполне простительно. Я же был совершенно уверен, что Борис Ростиславович давно в могиле!

Я еще какое-то время листал Славины записи. К сожалению, я понимал в них так же мало, как и прежде. Вот, например, номер телефона, к кому он относится – к Б.К. или к кому-то еще из анонимов с инициалами? А что, если взять и позвонить? Прямо сейчас! Что, если все ответы совсем рядом, в одном телефонном звонке?

Я медленно, стараясь не ошибиться, набрал номер из записной книжки Любомирского. Через секунду в трубке послышался гудок, на удивление громкий и чистый, словно таинственный абонент был где-то совсем рядом. Один гудок, второй, третий… Потом в трубке раздался тихий щелчок, какой-то шорох, и гудки стали глуше, как будто отдалились. Номер не отвечал. Я дал отбой. «Ну что же, ничего страшного, мы попробуем еще раз, – подумал я. – Кстати, надо будет пробить телефон через Хабарова. На кого он зарегистрирован? Вдруг абонент найдется?»