Она кивает, по-прежнему буравит меня взглядом. Я вся похолодела.

— Отец и брат ее пустились за ней в погоню и, вероятно, убили бы на месте, но в Боро им ни за что ее не найти, в этом она мне поклялась. А что до джентльмена, из-за которого случились все эти неприятности, ну, когда он говорил, что любит ее, — так вот, у него была жена и собственный ребятенок, так что он бросил ее в беде и умыл руки. Ну, от джентльмена другого и не ждешь. А мне это только на руку! — Она лукаво улыбнулась. — Дама-то была при деньгах. Я впустила ее, отвела наверх. Может, и напрасно я это сделала. Мистер Иббз вот отговаривал. Потому что у меня в те поры уж пять или шесть малюток в доме кормилось, и замученная я была ужас как, тем более что своего ребеночка родила незадолго до того — он умер...— При этих словах она изменилась в лице и прикрыла глаза ладонью. — Нет, хватит, не буду об этом.

Помолчав минуту-другую, она обводит комнату взглядом, словно пытается вспомнить, на чем остановилась. Кажется, вспомнила. Поборов смущение, она продолжает свой рассказ. Заглядывает мне в глаза, показывает рукой куда-то вверх. Я поднимаю глаза и смотрю, куда она указывает. Это всего лишь потолок, грязно-желтый, в серых пятнах копоти от ламп.

— Там мы ее и положили, — говорит она, — в комнате Джентльмена. И целыми днями я сидела у ее постели и держала ее за руку, а ночью слышала, как она ворочается в постели и плачет. Прямо сердце разрывалось. Она была невинней овечки. Я подумала: верно, не выживет. Мистер Иббз тоже так говорил. Да и она, похоже, тоже так думала, потому что ей оставалось еще два месяца, и по всему было видно, что и полсрока она не протянет. Но, может быть, ребеночек тоже это почувствовал — они порой лучше нас все понимают. Потому что и недели не прошло, как пошли воды, и началось. Длилось это один день и одну ночь. Хотел родиться — и все тут. Подумать, такая козявка, но наша дама и без того слабенькая — чуть концы не отдала. Потом услышала детский плач, оторвала голову от подушки. «Что это, миссис Саксби?» — спрашивает. «Это ваш ребеночек, дорогая», — говорю я ей. «Мой ребенок? — удивляется. — А кто это: мальчик или девочка?» — «Девочка», — отвечаю. Услышав это, она как закричит: «Да поможет ей Господь! Ибо мир жесток к девочкам. Лучше бы она умерла, и я вместе с ней!»

Она качает головой, поднимает руки, снова роняет их на колени. Ричард стоит, привалившись плечом к дверному косяку. К двери прибит крючок, на нем висит шелковый халат: взяв конец пояска, он от нечего делать водит им по губам. Смотрит на меня, прищурясь. Из кухни доносятся смех и захлебывающийся визг. Женщина прислушивается, горестно вздыхает.