Дверь туда, где раньше была спальня их родителей, со скрипом отворилась.

Пейдж уже успела отвернуться от огня.

У нее перехватило дыхание.

Джим Мортон стоял в дверях босиком, одетый в те же светло-синие пижамные штаны и рубашку, в которые его засунул персонал лечебницы, прежде чем уложить в постель. Казалось, что он попытался что-то сделать с хаосом у себя на голове, но волосы все равно были разлохмачены и с одной стороны прилипли к черепу неаккуратными белыми прядями. Костлявое плечо выглядывало из ворота рубашки в том месте, где та сползла.

Из-за того, что он сейчас стоял сам по себе, без всякой поддержки, Джим выглядел чрезвычайно хрупким.

Целая жизнь, проведенная в буйном отделении психушки, сильно состарила его, и он выглядел намного старше своих пятидесяти девяти лет.

– Папа? – вырвалось у Пейдж.

Джим смотрел прямо на них. Даже с другого конца комнаты сын смог рассмотреть, какими ясными были его глаза.

И какими сосредоточенными…

Он с самого детства не помнил, чтобы отец смотрел ему в глаза с такой степенью узнавания.

– Дети мои, – произнес Джим, улыбнувшись. А потом взглянул на Гранта: – Ты все сделал правильно, малыш. Возвращайся.

Ощущение было таким, словно Мортона-младшего выдернули из глубины. Уши заложило, и он неожиданно четко понял, что стоит сейчас в их старой хижине, рядом с ним стоит его сестра, а в дверях – распрямившийся и настороженный отец. Его воспоминания о спальне Пейдж, о поездке на машине, о том, как он доставал сущность из одеяла, – все они продолжали оставаться очень детальными, но лишенными непосредственного содержания. Как будто последние три часа он наблюдал какое-то шоу по телевизору.

Джим сделал неуверенный шаг вперед, но потом взялся рукой за дверной косяк.

Грант подбежал к отцу и схватил его под мышки, поддержав в вертикальном положении. Он чувствовал, как дрожат ноги старика – атрофированные мышцы были уже на пределе.

– Давненько я не стоял на этих ногах, – заметил Мортон-старший.

Два дня странностей не могли сравниться с шоком Гранта от того, что его отец заговорил. Это были не стоны, вздохи и бред потерявшего рассудок человека, а звуки его настоящего голоса, усиленного ясностью мышления. В нем было некое мягкое дребезжание, свойственное музыкальным инструментам, которыми не пользовались десятилетиями.

– Сын, поможешь добраться до дивана? – попросил Джим.

– Да, сэр.

Грант позволил старику опереться на себя. Тот был легким, как перышко. Они вместе, медленно и осторожно, двинулись в сторону дивана – сын при этом старался следить, чтобы отец не наступил на осколки стекла.