Когда они добрались до дивана, Мортон-младший опустил старика на центральную подушку и сел рядом.

– Привет, принцесса, – улыбнулся Джим и похлопал по подушке рядом с собой. – Иди сюда. Хочу побыть рядом с тобою.

Дочь подошла и села рядом, обняв отца рукой за шею.

– Не плачь, – прошептал он, когда она уткнулась лицом в его плечо. – Совсем ни к чему плакать.

Джим посмотрел на свои руки. Перевернул их. Они были длинными и шишковатыми, суставы распухли, а ногти были подрезаны под самый корень.

– Сколько мне лет? – спросил старик.

– Пятьдесят девять, – ответил Грант.

– Так вот как выглядит старость, – рассмеялся Джим. – Боже, я б закурил!

На мгновение в хижине повисла тишина.

Были слышны только приглушенные всхлипывания Пейдж.

Даже ветер затих.

– Па, – начал наконец Грант, – я посещал тебя каждые две недели в течение последних двадцати лет. И все это время они держали тебя заколотым и связанным. А когда они этого не делали, ты наносил раны окружающим и себе самому. Мне сказали, что твой мозг так пострадал во время аварии, что ты с трудом сохранил сознание. И что ты никогда не поправишься.

– Я был далеко отсюда.

– Знаю.

– Нет. – На губах старика появилась мимолетная улыбка, которой сын не видел вот уже тридцать один год. – Не знаешь.

Джим поднял руки, обнял детей и крепко прижал их к себе.

– Вы себе представить не можете, что я ощущаю, вновь прикасаясь к вам, – сказал он. – Говоря с вами и слыша ваши голоса. Видя ваши глаза. Я многое видел в своей жизни, но с этим ничто не сравнится.

– Что значит это твое «я многое в жизни видел»? – спросил Грант. – Ведь ты же содержался в психиатрической клинике с самого момента аварии.

Старший Мортон покачал головой.

И опять эта мимолетная, лукавая улыбка: