– Очевидно, нет.

В разговорах с ним она держалась стойко, не хотела показывать, что сломлена.

– Не могу допустить, чтобы он обо мне плохо думал.

– Может, важнее то, что думаешь о нем ты? – возразила я.

– Когда ты стала такой суровой, Софи?

Я хотела посоветовать ей тоже взять себя в руки, но прикусила язык. Линда предупреждала меня, что мама сейчас очень ранима и ее нужно беречь.

– Будь с ней помягче, Софи. Дай ей поблажку.

Будто это из-за меня она плакала сутками напролет, и никакая выпивка и таблетки не могли облегчить страдания. Мучила меня бесконечными вопросами: «Кто, по-твоему, обратился в полицию?», «Может, Мэтти думает, что это я позвонила?», «Ты же так не считаешь?»

Я объяснила Линде, что от разговоров с Мэтти маме становится хуже.

– Звонки ее убивают. Она верит, что он умрет в тюрьме и что она в этом виновата.

– С чего ты так решила?

Я энергично пожала плечами:

– Черт его знает.

– Бессмыслица какая-то…

– А вот и нет.

Я старалась уговорить маму не общаться с Мэтти хотя бы какое-то время.

– Не отвечай на звонки. Как ты не видишь, что он с тобой делает?

Мама только что положила трубку и сидела, обливаясь слезами.

– У меня больше ничего не осталось.

– Осталось от него?