Он застонал, растворяясь в них.

Григорий, держа в руках потир, отступил на шаг назад.

Все вокруг Руна колыхалось словно на волнах, а он изо всех сил старался объединить слова во фразы.

– Ты не…

– Понятно, я не такой святой, как ты, – закончил за него Григорий, нависая над осевшим на каменный пол Руном. – С тех пор как меня отлучили от твоей любимой церкви. А поэтому вино, которым я причащаю свою паству, питает и укрепляет ее. Человеческой кровью.

Рун унесся в прошлое, мир вокруг него перестал существовать, и он остался наедине со своей вечной епитимией.

Приникнув к горлу Элисабеты, Рун глотал ее кровь. За долгие годы, в течение которых он считался молодым сангвинистом, Корца никогда не ощущал своим языком ничего подобного этому столь обогащенному железом напитку – если, конечно, не считать ту первую ночь, когда он стал проклятым, вкусив грязной стригойской крови.

Паника от этого богохульного действа придала ему силы для того, чтобы не захлебнуться в волнах этого кровавого прилива и сохранять поле своего зрения ясным. Биение его собственного сердца, ускоренное приливом ее крови в его жилы, замедлилось… еще больше замедлилось… и остановилось.

Элисабета лежала под ним, ее мягкое тело казалось золотым в свете камина. Черные волосы разметались по кремовым плечам и по каменным плиткам пола.

В комнате стояла мертвая тишина. Но такого не могло быть.

Ведь он всегда слышал равномерное биение ее сердца.

Шепотом он произнес ее имя, но на этот раз она ему не ответила.

Ее голова была откинута на сторону, и это делало видимой кровавую рану на ее горле. Рука Руна потянулась ко рту. Впервые за много лет он нащупал в нем клыки.