– Что мы найдем наверняка, так это новых врагов, – добавил Бернард и указал на флягу, привязанную к бедру Руна. – Мы и сами должны выпить, дабы восстановить силы, насколько возможно.

Корца понимал, что Бернард прав, но ему было не по нутру отбывать епитимью на глазах у других, зная, что после нее он часто плачет и теряет ориентацию. Ему не хотелось выказывать подобную слабость.

И все же придется, понимал он.

Пока Рун отвязывал свой священный сосуд, Бернард опрокинул свою флягу и без смущения порядком хлебнул. Похоже, его грехи не мучают. Отбыв свою епитимью, кардинал всегда успокаивается через считаные мгновения.

Поднося флягу к губам, чтобы испить вина, Рун мысленно молился, чтобы ему было даровано то же самое.

Руна, распростертого навзничь на могиле сестры, окружало кладбище. Упырь скрутил его, и их конечности переплелись, как у любовников. Рот его наполняла кровь чудища.

Рун пришел нынче вечером на могилу сестры, чтобы оплакать ее уход, но вместо того был повержен этой тварью, вурдалаком в изысканных бриджах и кожаном кафтане с заклепками. Клыки разорвали Руну горло, и его кровь излилась в жадный рот чудища. Но вместо смерти напавший протянул Корце запястье с перерезанными венами, истекающими черной кровью нечисти.

Рун сопротивлялся – пока холодная, шелковистая кровь не вспыхнула пламенем у него на языке.

Блаженство наполнило его, а вместе с ним – голод.

Теперь он пил запоем из этого багряного родника, понимая, что это грех, понимая, что удовольствие, пульсирующее в каждой фибре его тела, навлечет на него проклятие во веки вечные. И все равно не мог остановиться. Ему хотелось никогда не разнимать объятья, захлебываясь экстазом от каждого огненного глотка.