Но старик не позволял взять над собой верх.
Но старик не позволял взять над собой верх.
Мало-помалу тело Руна начало изнемогать, но не от усталости.
Мало-помалу тело Руна начало изнемогать, но не от усталости.
– Ты чувствуешь приближение рассвета, – растолковывал Бернард, удерживая его железной хваткой. – Ежели ты не примешь любовь Христову, то всегда будешь слабеть к утру, равно как погибнешь, коли чистый свет солнца осияет тебя.
– Ты чувствуешь приближение рассвета, – растолковывал Бернард, удерживая его железной хваткой. – Ежели ты не примешь любовь Христову, то всегда будешь слабеть к утру, равно как погибнешь, коли чистый свет солнца осияет тебя.
В груди Руна нарастало безмерное изнурение, наливавшее члены свинцовой тяжестью.
В груди Руна нарастало безмерное изнурение, наливавшее члены свинцовой тяжестью.
– Ты должен выслушать, сын мой. Ты можешь взирать на свое новое состояние, как на проклятье, но сие есть благословение для тебя. Для всего света.
– Ты должен выслушать, сын мой. Ты можешь взирать на свое новое состояние, как на проклятье, но сие есть благословение для тебя. Для всего света.
– Я обратился в богомерзкую тварь, – презрительно фыркнул Рун. – Я вожделею зла. Сие не есть благословение.
– Я обратился в богомерзкую тварь, – презрительно фыркнул Рун. – Я вожделею зла. Сие не есть благословение.
– Ты можешь возвыситься над оным.
– Ты можешь возвыситься над оным.
В голосе Бернарда звучала уверенность без подвохов.
В голосе Бернарда звучала уверенность без подвохов.
– Я не хочу ничего иного, как выпить твою кровь, убить тебя, – предостерег Рун, чувствуя, как силы все убывают. Теперь он едва мог поднять голову.
– Я не хочу ничего иного, как выпить твою кровь, убить тебя, – предостерег Рун, чувствуя, как силы все убывают. Теперь он едва мог поднять голову.
– Я ведаю, что ты чувствуешь, сын мой.
– Я ведаю, что ты чувствуешь, сын мой.