— Да-а, мы зарабатывали неплохо…

Она улыбнулась, внезапно лицо ее оживилось. Что-то светлое, живое блеснуло в глазах.

— Сразу после войны, — продолжала она, — каждый день был праздником. Люди думали только о том, что бы еще купить. Ну и мы тратили много. Мы были недальновидны.

Она налила себе еще немного вина.

— Не надо бы мне пить, но как подумаю о том, кем мы были…

— Я не очень понимаю, — сказал Дутр.

— Это потому, что ты не циркач. Твой отец был потрясающим фокусником. Я еще никогда не встречала такого иллюзиониста. Но ему не хватало воображения. Его номер устарел. Люди привыкли к кино! Им подавай хорошую постановку, свет, игру, переживания… Кому теперь нужны ловкость рук, какие-то карты, шарики?! А твой отец был старой школы. Не так-то легко менял свои приемы.

— Послушай, мама…

Она с изумлением посмотрела на Пьера.

— Мама, — повторила она, — мама… Очень мило, конечно, но я никогда не привыкну. Лучше уж зови меня Одеттой, как все остальные.

Она открыла буфет, положила на решетку отбивные.

— Ты же видел, что это за заведение — третьеразрядный мюзик-холл, — вернулась она к прежней теме. — Потом придется выступать на ярмарках.

Дутр подумал о старом фокуснике, вспомнил его воспаленные глаза алкоголика. Он встал, сжал кулаки.

— Нет, — сказал он, — это невозможно. Должно же быть какое-то средство…

— Какое? Я уже несколько недель ломаю себе голову.

— Я могу помочь тебе.

— Ты?

Она подрегулировала огонь, потом посмотрела на Дутра долгим холодным взглядом.

— Повернись… Встань в профиль… Пройдись к двери… Хватит, вернись. Держу пари, ты и танцевать-то не умеешь! У тебя ноги как колоды.

Мясо зашипело, и она принялась искать вилку.