— Тебя придется долго учить. Надо уметь держаться на сцене, говорить, а ты слишком робкий.

Одетта выложила мясо на блюдо.

— Ладно, — сказала она, — хочешь быть полезным — режь картошку.

В дверь стукнули кулаком, вошел Людвиг. Он снял кожаную куртку, повесил ее на вешалку, достал из кармана трубку.

— Обедать! — позвала Одетта.

Людвиг сел на неприбранную кровать, подобрал валявшееся на полу платье, бросил его на спинку стула.

— Ну, как дела, парень? — спросил он неприятным, резким голосом. — Привыкаем?

— Он хочет помочь мне, — сказала Одетта.

— А! Это было бы недурно.

Они принялись оживленно разговаривать по-немецки. Дутр внимательно разглядывал этого человека, державшегося так свободно, устроившегося здесь словно у себя дома. А покойник еще остыть не успел. И снова Дутр почувствовал, что его швырнули в чужой, странный мир, как будто самолет приземлился накануне на какой-то неизвестной планете. Он подумал о блондинке, пожавшей ему дважды руку на кладбище, потом о голубках, порхавших среди шпаг.

— За стол, — опять позвала Одетта.

— Тарелки могла бы и помыть, — проворчал Людвиг и подошел к Дутру.

— Покажи-ка руки.

Он пощупал их, повращал ладони, чтобы проверить гибкость запястий.

— Похвастать особенно нечем, — заявил он.

Потом снова заговорил по-немецки. Время от времени они с Одеттой изучающе смотрели на Пьера. От забытой на сковороде картошки валил сизый дым. Людвиг что-то объяснял Одетте, ей это явно не нравилось.

— Пока не попробуешь, толком не разберешься, — заключил Людвиг.

— Ну хорошо, хорошо, — ответила Одетта.

Она вытерла руки о тряпку, висевшую над маленькой раковиной, открыла шкаф и сняла с вешалки костюм.

— Надень-ка, — приказала она.