— Поверьте, мне не нравится совать нос в чужие дела. Но тому, кто кончает жизнь самоубийством, никогда не удается достичь этим желаемой цели. Начинают копаться в его семейных делах, извращают истинное положение вещей, вы согласны, это почти тот случай.

— Не нужно преувеличивать, — сказал Шамбон с судорожной улыбкой.

— А вы сами, — продолжал комиссар, — вы были с ним в хороших отношениях?

— В очень хороших. Но что вы хотите! Да, на предприятии был кризис. Мой дядя стал раздражительным.

— А! Видите!

— Кто угодно в такой момент потерял бы хладнокровие. Нам должны кучу денег, которые не возвращают. Нам нужно пройти через всякого рода трудности. За границей есть рынок, но мы не можем пока воспользоваться им.

— Вероятно, в этом и кроется причина. Расскажите мне о забастовке, я знаю о ней только по слухам.

— Слишком все преувеличивают. Действительно, дядя заперся в своем кабинете. Он чуть не ранил делегата стачечного комитета.

— Вот черт!

— Он часто выходил из себя, должен вам заметить, он был патроном старой закалки.

— А вы?

— Нет, я нет. Мы даже ссорились иногда из-за этого.

— Очень интересно.

— Он привык все решать сам, относиться даже к очень близким, как к прислуге.

— К вам тоже?

— Конечно.

— Вы на него сердились?

— Случалось время от времени. Но и только.

— Из ваших слов я могу заключить, что ни в личной жизни Фромана, ни в профессиональной не было ничего, что могло бы толкнуть его на самоубийство?

— Да, думаю, что так, господин комиссар.