— Вы живете здесь одна?

Фанни обрабатывала рану короткими энергичными прикосновениями. Полицейский почти не ощущал боли: анальгетики делали свое дело. Девушка снова улыбнулась.

— А вы, я гляжу, идете напролом.

— Из…извините… за нескромный вопрос.

Фанни сосредоточенно делала перевязку; их лица почти соприкасались. Она шепнула ему на ухо:

— Я живу одна. У меня нет любовника — если вы это хотели узнать.

— Гм… Но… почему именно здесь, в университете?

— Это удобно, — аудитории, лаборатории, всё рядом.

Ньеман повернул было голову, но она тотчас с недовольным возгласом вернула ее в прежнее положение. Комиссар продолжал:

— Да, верно, я и забыл… Самый молодой дипломированный преподаватель Франции. Дочь и внучка заслуженных профессоров. Значит, вы принадлежите к числу тех самых детей, которые…

Фанни резко прервала его:

— Каких еще детей?

Ньеман опять чуть-чуть повернул голову.

— Да тех самых юных гениев, они же герои стадионов.

Лицо молодой женщины окаменело. В ее голосе прозвучала холодная враждебность:

— Что вы имеете в виду?

Полицейский промолчал, несмотря на жгучее желание расспросить Фанни о ее происхождении. Но прилично ли выяснять у женщины, где она взяла свою генетическую силу, каков источник ее здоровых хромосом? Она заговорила сама:

— Комиссар, я не понимаю, зачем вы явились сюда в таком состоянии. Но если у вас есть ко мне вопросы, задавайте их.

Она говорила сухим, едким тоном. Ньеман предпочел бы снова ощутить жгучую боль раны, нежели слышать такой голос. Он сконфуженно улыбнулся.

— Я хотел поговорить с вами о факультетской газете, для которой вы пишете.