Титулярный советник слегка поклонился, постаравшись, чтобы движение не выражало ничего кроме самой обыкновенной учтивости. О-Юми на поклон не ответила, но посмотрела долгим и странным взглядом, в смысл которого Эраст Петрович потом долго пытался вникнуть. Что-то ищущее, немного тревожное? Пожалуй, так: она будто пыталась рассмотреть в его лице нечто сокрытое, одновременно надеясь и страшась это «нечто» обнаружить.
С немалым трудом он заставил себя выбросить пустое из головы и вернуться мыслями к существенному.
В следующий раз они встретились назавтра, после полудня.
Из Токио в муниципальную полицию приехал капитан-лейтенант Бухарцев – узнать, как продвигается расследование. По сравнению с первой встречей морской агент вел себя сущим ангелом. К титулярному советнику совершенно переменился, держался уважительно, мало говорил и внимательно слушал.
Ничего нового от него не узнали – лишь то, что министра Окубо охраняют днем и ночью, он почти не покидает свою резиденцию и страшно из-за этого бесится. Может обещанную неделю не продержаться.
Эраст Петрович кратко изложил соотечественнику состояние дел. Сацумцы бесследно исчезли. Слежка за Горбуном усилена, ибо теперь точно установлено: он с заговорщиками заодно, но проку от секретного наблюдения пока нуль. Хозяин «Ракуэна» всё время торчит у себя, под утро уходит домой спать, потом снова идет в притон. И никаких зацепок.
Еще Фандорин показал Бухарцеву собранные улики, специально ради такого случая разложенные на столе у сержанта: три меча, целлулоидный воротничок, зеркало.
Два последних предмета капитан-лейтенант рассмотрел в лупу, потом в ту же лупу долго разглядывал подушечку собственного пальца, пожал плечами и изрек: «Ерундистика».
Когда вице-консул провожал агента до коляски, тот вещал о сугубой важности доверенного Фандорину дела.
– …Можем либо повысить градус нашего влияния до небывалых высот – это если вам удастся изловить убийц – либо же подорвать свою репутацию и вызвать неприязнь всемогущего министра, который не простит нам, что мы засадили его в клетку, – доверительно приглушив голос, разглагольствовал Мстислав Николаевич.
Титулярный советник слушал и слегка морщился – во-первых, потому что всё это было ему и так известно, а во-вторых, раздражала фамильярность, с которой посольский хлыщ положил руку на его плечо.
Вдруг Бухарцев прервался на полуслове и присвистнул:
– Экая мартышечка.
Фандорин обернулся.
В первый миг он ее не узнал, потому что на сей раз она была с высокой замысловатой прической, одета по-японски – в белом кимоно с синими ирисами, под голубым зонтиком. Таких красавиц Эрасту Петровичу доводилось видеть на цветных гравюрах