Белые пальцы опять коснулись его лица. Прошлись по бровям, щекотнули ресницы. Фандорин почувствовал, что цепенеет.
Внезапно О-Юми отшатнулась. Ее глаза смотрели на него со страхом.
– Что… что такое? – спросил он хрипло – вдруг пересохло в горле.
– Сегодня вы убьете человека! – испуганно прошептала она, повернулась и побежала через площадь.
Он едва не бросился вдогонку, да вовремя взял себя в руки. Не только не побежал, но еще и отвернулся. Вынул из портсигара тонкую манилу. Раскурить сумел лишь с четвертой спички.
Титулярного советника трясло – должно быть, от злости.
– Лопоухая к-кокетка! – процедил он. – И я тоже хорош! Развесил уши!
Да только что толку себя обманывать? Поразительная женщина! А может быть, дело даже не в ней самой, вдруг пронзило Эраста Петровича.
Сначала откуда-то донесся звон разбитого стекла, потом истошный рев:
– Stop! Stop the bloody ape! (Стой! Держи чертову обезьяну! –
Фандорин узнал голос Локстона и кинулся назад к участку. Пробежал по коридору, ворвался в кабинет сержанта и увидел, как тот, свирепо бранясь, пытается вылезти в окно, но довольно неуклюже – мешают острые осколки. В комнате едко пахло горелым, у потолка клубился дым.
– Что случилось?
– Вон тот… сукин сын… тварь! – орал Локстон, показывая куда-то пальцем.
Фандорин увидел человека в коротком кимоно и соломенной шляпе, очень быстро бежавшего по направлению к набережной.
– Улики! – выдохнул сержант и с размаху двинул по окну кулачищем. Рама вылетела наружу.
Американец спрыгнул вниз.
Услышав слово «улики», Эраст Петрович обернулся к столу, на котором еще десять минут назад лежали мечи, воротничок и зеркало. Там дотлевала суконная обивка, пылали какие-то бумаги. Мечи были целы, но целлулоид свернулся обугленной трубочкой, оплавленная поверхность зеркала расплывалась и подрагивала.
Разглядывать весь этот разгром, впрочем, было некогда. Титулярный советник перемахнул через подоконник, в несколько прыжков догнал буйволоподобного сержанта. Крикнул: