– У меня квадраты кончились, – упавшим голосом сообщил инспектор. – Что делать? Попробую еще раз…

Час сорок две. Где же может быть рычаг? Под обоями и плинтусами нет. В книжном шкафу тоже. Картины Асагава тоже приподнимал…

Внезапно Эраст Петрович замер.

– Скажите, вы портрет императора трогали?

– Что вы! Как можно? – Инспектор даже вздрогнул от столь кощунственного предположения.

– Но ведь пыль с него кто-то стирает?

– Эту священную обязанность может исполнять только хозяин кабинета, со всей подобающей почтительностью. У меня в участке никто не посмел бы касаться руками августейшего портрета, что висит над моим столом. Пыль с лика государя вытирают утром, едва придя на службу. Особой шелковой тряпицей, предварительно поклонившись.

– Понятно. Ну так я покажу вам, как открывается т-тайник.

Титулярный советник взял стул, поднес к стене, влез, уверенно взялся за портрет руками. Асагава охнул.

– Вот так, – промурлыкал Эраст Петрович, качнув раму влево. Ничего не произошло. – Ну, тогда вот так.

Качнул вправо – опять ничего. Фандорин потянул портрет на себя. Дернул кверху, книзу. Наконец, вообще перевернул вверх ногами. Бедный инспектор только постанывал.

– Черт! Неужели ошибся?

Эраст Петрович снял императора, постучал по стене. Звук был глухой.

В сердцах привесил портрет обратно – тот эпатированно закачался.

Молодому человеку сделалось стыдно. Не за ошибку, а за то, с какой снисходительной величавостью он давеча протянул свое «поня-ятно». Луч фонарика скользнул по обоям, осветил сверху поперечную перекладину распятья.

У титулярного советника перехватило дыхание.

– Скажите, а кто протирает к-крест? Тоже хозяин кабинета?

Фандорин соскочил на пол, передвинул стул поближе к распятью. Снова вскарабкался.

– Конечно. Уборщик не посмел бы. Он знает, что это священный для вашей религии предмет.

– Угу. Оно и видно…