– Рукава засучены, чтобы не забрызгать кровью. Я с задержанными не миндальничаю, времени нет. Вместо «здрасьте» бью наотмашь – моментально делаются шелковыми. После этого не юлят, отвечают. Сальникова для разминки тоже стукнул, легонько. А он драться. Наверно, решил, что если сразу лупят – значит, он раскрыт.

– Вы били свидетелей? Всех жильцов дома, подряд? – Эраст глядел на офицера с брезгливым изумлением. – Просто чтоб были «шелковые»? И женщин?

– Бабе довольно пощечины, – промямлил Черепов, оглядываясь на Скукина, словно в поисках защиты. Войсковой старшина, кажется, не очень понимал, кто этот настырный седовласый господин и почему так повелительно держится. Вдруг какое-то начальство?

Полковник внушительно сказал:

– Вы далеки от реалий момента, Эраст Петрович. Да, войсковой старшина человек жесткий. Даже жестокий. Уверен, что в нынешних условиях нам нужен именно такой начальник Особого отдела. Умеющий вселять страх. Мы должны действовать, как татаро-монголы, использовавшие расчетливую жестокость как самое действенное орудие пропаганды. Слухи о страшных карах, которые ожидают всех, кто посмеет сопротивляться, разносились во все стороны, и города сами сдавались Чингисхану. Парализующий ужас – вот что приведет нас к победе. А когда мы победим, эту разболтанную страну нужно будет стиснуть в железном кулаке и долго, долго не разжимать хватку. Пока съехавшее с глузда население не вернется в разум. Наши витии любят разглагольствовать о «белой правде». Чушь это. Настоящая правда совсем другого цвета.

– К-какого же?

Мона увидела, что Эрасту действительно интересно, и сразу вспомнила, что точно с таким же любопытством он расспрашивал зеленошкольского «директора».

– Коричневого. Цвета дерьма – пардон, мадам. – Скукин говорил спокойно и уверенно, должно быть, излагая нечто давно продуманное. – Дурно пахнущая и, мягко говоря, неаппетитная, зато честная. Правда в том, что всякое государство, а уж наше в особенности, держится только страхом и принуждением. Люди делятся на тех, кто принимает решения, и тех, кто их исполняет, даже если не хочет. Потому что боится ослушаться. Русь зашаталась и начала разваливаться, когда слабый и неумный царь в девятьсот пятом году затеял играться в свободы. Все, кому предписано помалкивать, сразу разговорились. Стадо, которому полагалось собираться, только когда прикажут, немедленно превратилось в стаю. Кому от этого стало лучше? Никому. В России, которую мы построим на этом пепелище заново, всё будет иначе.

– Как? – коротко спросил Фандорин.

– Крепко и прочно, а для стада – страшно. Сначала мы развешаем по площадям и перекресткам красных, малиновых и бледно-розовых. И висеть они будут долго, пока не истлеют. Как стрельцы при Петре Великом. Всех ворчащих отправим в специальные лагеря, где они или сдохнут, или перевоспитаются. У нас будет сильная, вездесущая тайная полиция, одно название которой будет повергать в трепет. И для руководства этой службой нам нужны такие люди, как Черепов. А не такие, как покойный Козловский.