– А друзья должны говорить друг другу правду.

– А можно сказать ее как-нибудь потом?

– Когда?

– Потом, потом, —

Беспечный смех Лали несется из коридора, куда она успела улизнуть. Икеру ничего не остается, как последовать за ней. Странно, но чем дальше он продвигается по коридору, тем больше его охватывает сосущее чувство тревоги: от недавних щенячьих восторгов не осталось и следа. Не осталось следа от прохладного хай-тека: ощущение такое, что инспектора засасывает трясина или зыбучие пески, каждый следующий шаг дается ему тяжелее предыдущего, этот коридор никогда не кончится, никогда!.. Шепоты и вздохи, едва доносившиеся до уха Икера, когда он был в гостиной, теперь стали громче, но определить, откуда они идут, невозможно:

отовсюду.

Субисаррета пытается убедить себя – все нормально, все совершенно нормально. Вот стены: они обиты панелями из темного дерева: такие панели он видел во множестве домов в Сан-Себастьяне и раньше – в Бильбао, и еще раньше – в Памплоне. В доме, где он провел детство. Даже гравюры, развешанные на стенах, кажутся ему знакомыми. Умилительные, почти лубочные картинки из жизни малютки-Христа и Девы Марии; из жизни подросшего Христа (Дева Мария нисколько не изменилась). Есть еще гравюры из малознакомой Икеру африканской жизни, литографии с цветами, птицами и животными – не они ли издают звуки?

Нет.

Звуки орудуют в голове Икера, шепот, до того невнятный, звучит все отчетливее: ловушка! западня! – коридор и не думает заканчиваться, темнота впереди не рассеивается, она становится все гуще.

Куда подевалась Лали?

Мысль о Лали разом перешибает все остальные мысли: Лали такая маленькая, такая хрупкая, она не имеет ничего общего с приземистой толстоногой Мафальдой, вооруженной таким же приземистым и толстоногим здравым смыслом.

Лали никуда не могла подеваться, она знает, что делает. Ведь это – ее любимчик-дом.

– Эй? – негромко произносит Субисаррета. – Детка, ты где?

– Испугался? – раздается смех ангела откуда-то сбоку, из-за полуприкрытой двери.

– И не думал.

– Иди сюда.

Комната, в которой Икер оказывается через мгновение, вовсе не похожа на детскую. В ней царит таинственный полумрак, и ничто не указывает на то, что здесь живет восьмилетняя девочка. Нет ни мягких игрушек, ни кукольных домиков, ни самих кукол. Единственное окно зашторено, справа от входа стоит кровать, слева – шкаф; есть еще маленький письменный стол у окна и глубокое кожаное кресло с наброшенным на него ярким пледом. Поверхность стола пустынна, очевидно, жизнь Лали никак не связана с уроками, подготовкой домашних заданий, рисованием и лепкой в послеполуденные часы.