– Если вы можете что-нибудь сделать с этим… – говорю я, указывая на прыщ у себя на лбу. Хотя прошло десять недель с тех пор, как я перестала принимать таблетки Бэннера, моя кожа все еще не успокоилась.

– Нет проблем, – отвечает он, беря мою голову и наклоняя ее туда-сюда. Его пальцы в тонких белых резиновых перчатках холодны. – Когда я закончу, вы станете самым красивым трупом, который когда-либо видел этот театр.

Я вздрагиваю. Я не могу не думать о Няше.

– Строго говоря, я статуя. И только для одной сцены.

Глен тянется к ящику и открывает другой ряд, выбирая цветной карандаш в одном из отделений.

– Кстати, мне нравится ваше шоу. Я уловил технику. Все хороши, но вы были великолепны.

– Спасибо, – скромно отвечаю я.

Он умело втирает тональный крем мне в лоб, двигаясь маленькими кругами к прыщу.

– Честно говоря, я неравнодушен к Шарлю Бодлеру. – Он произносит имя так, как это делает Патрик, с французским акцентом.

Остановившись, Глен смотрит на меня в зеркало и мечтательно цитирует:

Я смотрю на свои руки. У меня мурашки по коже.

– Вы очень хорошо его читаете.

– Спасибо… Вы знаете, чем заканчивается стихотворение?

Я качаю головой.

– Патрик специалист по Бодлеру, а не я. Вам стоит поговорить с ним. – Хотя даже Патрику, я подозреваю, не понравится внимание этого суперфаната.

– О, Патрик переводчик. – Глен машет мне в зеркале маскировочным карандашом, как грозным пальцем. – Истинным поклонникам некоторые из его переводов могут показаться немного вольными. Правда, не этот. Этот почти как колыбельная, не так ли? Колыбельная смерти… – Он все еще смотрит на меня и продолжает: