И это при минус двадцати градусах.

Он мог назвать две причины, по которым человек мог закатать рукав.

Закачать себе наркотик в вену, но у нее его не было.

Или чтобы показать что-то кому-то.

А на ее руке он видел нечто. Одну из ее татуировок. Несколько раз ему приходилось наблюдать фрагменты ее наколок, когда манжеты формы задирались слишком высоко. Но никогда не видел их целиком. Теперь он мог это сделать.

Игла татуировщика неплохо поработала. Тонко. Никакой картинки он не видел. Только слова, переплетшиеся. Вверх и вниз по ее предплечью. Хотя он не мог прочесть их, но видел: некоторые из них на латыни. Некоторые на греческом. На французском и английском.

Ее тело, казалось, представляло собой разновидность Розеттского камня. Который мог отпереть, декодировать Амелию.

Ему хотелось прочесть татуировку.

Но кое-что на ней выделялось. Дерзко выделялось на ее коже. Скорее напоминало граффити, отличаясь от четких очертаний других слов.

Он пригляделся. Потом откинулся назад в надежде, что, как и с картиной, расстояние даст ему перспективу. Не дало.

Арман еще больше увеличил изображение. Проклиная плохо видевшие глаза.

«Д» он разобрал. В начале и в конце. Потом стал пальцем прослеживать очертания. Медленно. Возвращался назад, когда понимал, что увел палец не туда и теперь погрузился глубоко в латынь или греческий.

«В».

«Э».

ДАВД.

«Дэвид», – прошептал он.

А рядом с именем цифры.

«Один. Четыре», – пробормотал Гамаш.

Он пустил прокрутку, и теперь уже знакомые кадры замелькали снова, устремляясь к концу. Еще раз увидел, как она применила прием, которому ее научили в академии, и вывихнула плечевой сустав дилера.

Амелия и ее последователи вышли из кадра. Вместе с его друзьями. Ее свита становилась все больше и больше, и теперь в нее входили и молодые люди.