«У меня теперь семья, – сказал он себе, – и я должен ставить ее на первое место».

Да. Для этого он и приехал сюда. Не ради себя. Не потому, что он дерьмо собачье. Или даже не потому, что он собака. Или просто дерьмо.

Дверь открылась, он повернулся и увидел знакомых теперь уже мужчин и женщин, которые допрашивали его прежде. Которые сделали ему предложение несколькими днями раньше.

Бовуар отказался принять его. Чем отнюдь их не осчастливил. Им явно мало кто отвечал «нет».

Он объяснил отказ своей преданностью старшему суперинтенданту. Они рассказали ему о преимуществах и о явных потерях, которые будут иметь место, если он отвергнет их предложение.

Жан Ги чувствовал себя измотанным. Действующий старший инспектор Бовуар признавал эту методику, как признавал он и ее действенность.

Но, сидя в кровати ночью со спящей рядом Анни, Жан Ги почувствовал, что ему надо вернуться к бумагам. Читал. Перечитывал. Неужели, если он подпишет, последствия будут такими уж катастрофическими? Будут ли его потом считать виноватым?

По иронии судьбы обычно он такие вещи обсуждал с шефом. Но теперь не мог. Не в этот раз. Не на этой сделке.

Он, конечно, долго обсуждал проблему с Анни. Варианты. Последствия.

И вот теперь он снова оказался в этой комнате. Собирался сделать то, что никогда не считал возможным.

Обменявшись рукопожатиями, они все сели. Наступило неловкое молчание, пока секретарь разносил кофе, и Жан Ги показал на картину Лемье:

– Мне нравится.

– Я рада, – сказала женщина.

– Нумерованная копия? – спросил он.

– Оригинал.

– Ага, – сказал он. – Кьяроскуро.

Мужчина рядом с ней улыбнулся:

– Я вижу, вы разбираетесь в искусстве. Да. Не многие понимают, что видят игру света и темноты, тонкостей и крайностей…

Бовуар кивнул и улыбнулся. Но думать по какой-то причине он мог только о мороженом.

Когда принесли кофе, ароматный и крепкий, он сделал долгий тонизирующий глоток. Он был готов совершить это.