В лучах прожекторов крыша напоминала взлетно-посадочную полосу аэропорта. Намокшая и прилипшая к телу больничная пижама Сантьяго казалась белой и походила на саван. Стоя на парапете, маркиз повернул голову и посмотрел на своих преследователей.

— Не подходите! — заорал он, стараясь перекричать вой ветра.

Мануэль понял, что находится ближе остальных, и остановился. Он обернулся, ища глазами Ногейру, но фонари светили прямо в лицо, и писатель видел лишь фигуры двух мужчин и женщины, не различая, кто есть кто.

— Послушай, Сантьяго, давай поговорим, прошу тебя, — сказал Ортигоса, стараясь выиграть время. Он не ожидал, что маркиз удостоит его ответом, поэтому очень удивился, услышав спокойный голос:

— Нам не о чем говорить.

— Не делай этого, не надо. Из любой ситуации можно найти выход.

В ответ Сантьяго рассмеялся.

— Ты понятия не имеешь о моих проблемах, — произнес он.

Мануэль снова обернулся, ища поддержки у друзей, и увидел, что они подошли ближе и стоят рядом с ним. Ногейра сжал губы; такого напряженного выражения писатель у него еще не видел. Лукас рыдал, это было понятно, даже несмотря на хлеставший им в лицо дождь. А Катарина… Катарина радовалась. Ошеломленный Ортигоса замер, не веря своим глазам. Легкая, почти незаметная улыбка играла на губах женщины, наблюдавшей за разворачивающимся представлением и ожидающей последнего акта, после которого опустится занавес.

Мануэль сделал шаг вперед.

— Сантьяго, мы знаем, что все это подстроила твоя жена. У нас есть свидетель, дилер, который продал ей героин: с его помощью она убила Франа.

— Это я попросил ее купить наркотики, — безмятежно ответил маркиз.

— Неправда. Ты чуть с ума не сошел, когда узнал, что брат мертв. Но расправилась с ним Катарина. Как и с Альваро. В ту ночь Висенте одолжил ей свой пикап. Она тебя выследила.

— Это я убил твоего мужа. Он не хотел платить, чтобы наш секрет остался в тайне.

Ортигоса сделал шаг вперед, Сантьяго тоже. Теперь маркиз стоял на самом краю крыши.

— Я знаю, почему ты хочешь покончить с собой.

— Ни черта ты не знаешь.

— Из-за Тоньино.

Лицо Сантьяго исказила гримаса боли; он согнулся, будто получил удар под дых.

— Это было не самоубийство.