– Да отловим мы их. Вообще сейчас все концы быстро подчистим. Еще и пара-тройка законопроектов на этой волне выйдут, тогда никто уже точно не рыпнется…

Школин продолжал говорить, тараторя все быстрее, жестикулируя нетвердыми руками, торопясь объяснить что-то, на его взгляд, очень важное. Видимо, то, что должно было утихомирить, остудить Замятина, изменить его взгляд на ситуацию и примирить с реальностью. Но майор уже не слушал его. Он вдруг почувствовал, что очень устал. Школин больше не вызывал у него ни ярости, ни интереса. Глядя на него: тщедушного, напуганного, с разбитым совсем молодым еще лицом, майор вдруг ясно осознал, что он даже не винтик в этой системе, а так – попавшая в пазы песчинка. Чувства и эмоции Замятина, которые разом вспыхнули, когда он узнал правду, наконец выгорели дотла, оставив внутри лишь пепелище и обугленные головешки. Он ощутил опустошение и легкость.

– Кто еще знал из наших? Седых? – Спросил он, перебив пламенный монолог, не до конца пока понимая, зачем ему так нужно это знать.

– Про Седых не в курсе, не мой уровень. Пока не мой, – осмелел Степан, почувствовав, что Замятин больше не представляет угрозы. – А ты, майор, дурак, дураком и останешься. Смотри погоны не потеряй, а то ты, похоже, простейших вещей не понимаешь.

– Пошел ты, – сказал, будто сплюнул, Замятин и вышел из машины.

Уж в чем в чем, а в простых вещах он понимал и разбирался точно получше этого честолюбивого молокососа, но стоило ли об этом? В салоне со Школиным было душно и тошно. Оказавшись на свежем воздухе, майор хлопнул дверцей и пошел прочь со двора. Внутреннее опустошение будто сделало его легче обычного, ноги сами понесли на Тверскую-Ямскую, а по ней вниз, мимо площади Маяковского к площади Пушкина. Он мог бы юркнуть в метро и, прислонившись горячим лбом к холодному поручню, поехать домой. Но отчего-то он все шел непривычно легким шагом.

На дворе совсем стемнело, но центральные улицы нарядно светились огнями реклам, витрин, вывесок и фонарей. Несмотря на будний день и позднее время, в центре царило оживление: по тротуарам сновали пешеходы, по дорогам машины, создавая характерный гомон, но в голове майора теснилась гулкая тишина, готовая многократно отразить любую случайную мысль как эхо в горной расщелине. «Подать, что ли, рапорт и уехать к чертовой матери из этой сумасшедшей страны? К Лис, в Норвегию, – уронил Замятин мыслишку будто камушек в пропасть. – Туда, где фьорды, рабочий день до пяти вечера, шикарный соцпакет и спокойная не только старость, но и жизнь? Туда, где спустя пару десятков лет он будет сидеть в уютном кресле у камина и благодушно созерцать отпрысков своего большого семейства. Туда, где как была парламентская монархия, так и будет еще, наверное, не одну сотню лет – на его век уж точно хватит. И никаких тебе интриг и революций, двуликих систем и подмен понятий. Черт бы все это побрал…» Тишина в его голове от этих дум подрагивала, готовая вот-вот треснуть, рассыпаться как тонкий хрусталь и снова породнить его с гомоном окружающей действительности. Ход мыслей был прерван вибрацией телефона, который забился пойманной рыбкой в кармане куртки. Замятин взглянул на дисплей: Лис! Все-таки они отлично чувствуют друг друга.