– Так он ведь рот открывает, артикулирует, доктор…

– Если вам вколоть то, что ему эти клоуны вкололи, то вы не только артикулировать начнете, но и ушами вдобавок зашевелите. У меня все, товарищи…

Товарищи смотрят на старшего, как бы спрашивая, можно досмотреть или выметаться приступать к служебным обязанностям.

– Досмотрят без вас, товарищи. Приступайте к работе. На всякий случай, готовность номер два. И не отчаивайтесь, вечером передача пойдет в повторе… Доктора Борменталя и майора Беридуха попрошу задержаться.

– Да, Эвалина Саввична, голубушка, убедительная просьба: в следующий раз в случае, не дай Бог, очередного ЧП, воспользуйтесь телефоном. Обслуживающий персонал пансионата, конечно, сплошь глухонемой, но зато зрячий и, следовательно, без труда распознает на вашем прелестном личике всю ту секретную информацию, которую вы спешите нам поведать.

Эвалина Саввична прячет лицо в ладонях и в таком, непроницаемом для глухонемого персонала, виде покидает комнату совещаний.

В помещении остаются трое.

– А больше вы ничего не хотели бы прибавить к сказанному, Арнольд Иваныч? – ровным, лишенным интонаций голосом интересуется Прохоренков.

Доктор растерянно моргает глазами, снимает очки, вновь напяливает их на переносицу.

– Что вы имеете в виду, Евгений Сергеевич?

– Для начала – главное: система под контролем?

– Разумеется. У вас есть основания в этом сомневаться?

– Не у меня. У майора Беридуха.

Борменталь переводит взгляд на майора. Майор тоже, наверное, на кого-нибудь или на что-нибудь смотрит, – определить направление его взгляда из-за непроницаемо-черных очков невозможно. Паузу прерывает зуммер спецсвязи. Прохоренков выуживает эту спецсвязь откуда-то из-за пояса брюк. Секунду медлит, затем касается одной из кнопок и прикладывает устройство к уху. Контакт длится четыре секунды: сообщение, повтор, подтверждение. Подполковник медленно убирает устройство на место. Выражение его лица не внушает оптимизма.

– Что, Евгений Сергеевич, – сдергивает очки Беридух, – срочная эвакуация?

Евгений Сергеевич освобождает переносицу от очков в золотой оправе, прячет в футлярчик, достает из нагрудного кармана рубашки другие, противосолнечные, надевает и мрачно произносит:

– Хуже.

4

4

Разбудила Игоря не головная боль и не разнобой голосов, постепенно удаляющихся. Разбудила его та особая смесь запахов, которую оставляет по себе студийная съемка. Кроме того, горели трубы синим пламенем и шершавый, разбухший язык лишал зубы эмали. Он возлежал одетым на широком тюремном ложе своем и пытался осмыслить происходящее. Но для этого ему не хватало данных. Не обязательно фактических, – каких бы ни будь. Ощущения не поддавались расшифровке, показания органов чувств дезавуировали друг друга. В непротиворечивом наличии оставался один инстинкт. Ни о чем он не свидетельствовал, ничего не подсказывал, ни в чем не убеждал, просто подчинял своему диктату. Не рассуждай, – повелевал он ему, не хлопочи – приказывал; лежи, не подавая признаков сознательной жизни. Ибо твоя задача – пережить день. А он для тебя только начался…