– Ну, – говорит, – счастливый твой Бог, что я не смекнул: не быть бы тебе живым! – и с этими словами из-за голенища нож вынул.

Да, чуть бы догадался он, и был бы мне конец…

– А остальные?

– Одного тоже в сыскное доставили прямо, а остальных по дороге арестовывали. Доедут до участка, крикнут дворников и – готово!..

Спустя полгода судили моего и присудили к 50 плетям и лишним 5 годам. А затем его к нам послали для измерений. Привели с конвоем, в кандалах. Он зашёл в отхожее место. Вошёл один, а конвой у дверей остался. Я ничего не знал, вошёл туда и вдруг его вижу. Он как увидит меня, да как бросится ко мне:

– Попался, – говорит, – ну и прощайся теперь с жизнью! – и меня за горло. А мы одни.

Я успел ухватить его за кандалы и дернул. Он упал. Я позвал конвойных, и они освободили меня, а его увели.

Другого бы задушил. Того, кто сноровки не знает.

– Какой сноровки?

– А с кандалами как справиться? У него цепи-то от ног к поясу идут. Если их ухватить обе да дёрнуть, так сразу под обе ноги. Ни один не устоит. Ну, а если не знать этого, так как справишься с таким чёртом?..

– Да, было! Всего было, – окончил он рассказ, – да и сейчас, разве знаешь что? Сколько за свою службу и в тюрьму, и в Сибирь, и на Сахалин отправил народа? Разве они не помнят? Вернулся иной и только встреться с ним… Наша служба не лёгкая{478}…

ПРИЕМЫ СЫСКА

– Как добиваемся сознания? – сказал мне агент. – Да на всякий манер! Только не бьём, хотя про нас эту молву и распускают. Если иные из очень старых, так те, пожалуй, и ткнут в зубы или прикажут там на колени стать. Только упаси Бог, если начальство узнает! Прямо вон прогонит! Да и толку в этом бое нет. Обозлится – замолчит, а иной так и сдачи даст. Ведь с ним – глаз на глаз, и ему рисковать совсем нечем…

Совестим, улещаем смягчением наказания, обманываем… Да вот, например. Один парень, зная, что у его любовницы есть рублей 20 денег, завёл её на Смоленское поле, угостил водкой, а потом задушил ремнём и ограбил. Нашли тело, видели, что с этой женщиной этот парень ходил, знали, что он любовник её. Ну и арестовали. Спрашивали его, спрашивали, а он запёрся и хоть бы что. С утра до вечера с ним мучились; наконец велели отправить в часть. А у нас все такие в арестном доме при Спасской части сидят, и их оттуда к нам приводят. Я в ту пору дежурным был. Привели его ко мне, чтобы я его переправил, и сидит он у меня в комнате. Только вдруг в телефон позвонили. Он так и вздрогнул и глаза выпучил. Мне и пришла мысль.

Поговорил я по телефону, а потом обращаюсь к нему и спрашиваю: