– Не подходи, – шепчет Алиса и показывает телефон. – Я позвонила в «сто два».

Катерина застывает на месте. Она, в отличие от всех остальных, знает, что девочка не полоумная, не отсталая и не больная. И ее слова могут быть правдой. И даже если сейчас она запрет их обоих в этой землянке, звонок отследят.

– Это плохой человек, – хрипит Катерина и неожиданно для самой себя начинает плакать.

– Так это ты…

– Разве ты не помнишь? Ничего не помнишь?

– Что?

Слезы ручьем льются из глаз Катерины. Объяснять девчонке ее забытую память, значит, признать, что эта девчонка – ее дочь.

– Я ведь сразу поняла, что это ты. Сразу!

Алиса не понимала ни слова. Она сильнее сжала смартфон, как будто это был нож. Человек за спиной молчал, словно немой. Его страх можно было потрогать, как будто он был материален.

– Я сразу поняла, и вся моя жизнь рухнула в этот момент. Все эти годы я жила только одним – местью!

– Я не понимаю…

– Ты не помнишь? Ты должна помнить! Он жил на Малиновой улице! – Катерина указала пальцем на узника. – И кормил детей конфетами. Постоянно подзывал их к себе, заманивал. Мы все знали, кто он.

– Конфеты?..

– Да. Такие шоколадные, в блестящей обертке. Я эти фантики у тебя всегда в карманах находила. «Лунная соната».

Лунная соната. Лунная соната. Конфета, которую принес папа. Конфета, которую ты швырнула в стену, помнишь? Лунная соната. Боль от прошлого, которое всегда жило внутри тебя.

Ты берешь велосипед, на котором пляшут кролики, и едешь на Малиновую улицу за перекрестком. Едешь, потому что там «Лунная соната». Он улыбается тебе, дает конфету, гладит по голове и махает рукой на прощанье. Ты разворачиваешь «Лунную сонату», кладешь на язык и забываешь, что нужно вернуться домой. Забываешь и крутишь педали, крутишь. И пока последняя крошка шоколада растворяется у тебя на языке, ты уже въезжаешь на Центральную улицу. Твой дом так близко, но для тебя это очень далеко. Ты все еще сжимаешь фантик в потной ладошке. Смотришь на раму с кроликами. А потом позади раздается гул мотора. И потом пропасть…