И тогда я решился. В моей жизни больше нет смысла, если я не смогу петь. Лучше я уйду раньше, чем обо мне кто-то скажет, что я кончился как певец.

Прощайте».

Записку Губанов сунул в карман. Он ее сожжет, но потом, в другом месте. Пусть все выглядит как ритуальное убийство или убийство из мести. А лучше – как и то и другое, чтобы было совсем уж непонятно.

Однажды Виктор Лаврушенков, отец Юркиного друга Славика, рассказывал Николаю, как Астахов в его присутствии небрежно засунул в книжный шкаф фотографию хорошенькой девушки, и с укором и негодованием рассуждал о любвеобильности певца, сокрушался, что тот разбивает девичьи сердца почем зря и никак не остепенится. Вот и славно. Если фотография по-прежнему там, куда ее положили, то она будет весьма кстати.

В комнате включать фонарик опасно, но он и так справился: в распахнутые окна лился лунный свет. Нужно написать какую-нибудь загадочную записку. Какую? Терцет из «Фауста», скандал с тем самым Левшиным, который, как выяснилось, сегодня приезжал… Да, Владилен рассказывал ему эту историю. Николай ничего не понял, тогда Астахов достал из книжного шкафа большую книгу, сказал, что это клавир, сел к роялю, открыл ноты в том месте, где лежала закладка, и стал напевать одну и ту же мелодию, но с разными словами. Сам себе и аккомпанировал. «Закладочку держу, чтобы долго не искать, – пояснил он с кривой усмешкой. – Очень уж памятная вышла в тот раз репетиция. Мне про нее частенько приходится рассказывать, многие интересуются. Все любят послушать про скандалы, чужим грязным бельем потрясти. А вот про то, на какие жертвы идет вокалист, какие усилия прилагает, чтобы поддерживать голос, никто почему-то слушать не желает».

Снова зажженная спичка, огонек движется вдоль корешков книг. Вот они, клавиры. Губанов достал «Фауста», закладка на месте. Открыл, быстро нашел глазами нужную строчку: «Мне ль умертвить того, кто мною оскорблен…» Хотел было написать русский вариант, но передумал. Унес клавир в ванную, снова включил фонарик и аккуратно, букву за буквой, переписал текст на французском на чистый листок белой бумаги, вложенный зачем-то прямо в клавир.

Упаковку от таблеток и пустые блистеры тщательно протер салфеткой и выбросил в мусорное ведро: если найдут – пусть думают, что отравитель постарался замести следы. Подумал немного, принес с крыльца свечи, достал из буфета блюдца, изобразил на крышке рояля замысловатый натюрморт.

Вот так. Владилена не вернуть, но его смерть может послужить общей пользе. Его любит Брежнев, и убийство знаменитости не останется без внимания властей. На этом надо попытаться сыграть. Конечно, преступление не раскроют, потому что его не было, но отсутствие успеха у розыска и следствия станет ярким доказательством того, что необходимо срочно принимать меры к повышению уровня образования и профессиональной подготовки сотрудников. Сколько служебных записок написал по этой проблеме Николай Губанов! Сколько раз пытался поднять вопрос на совещаниях! Никто его не слушал. Над ним даже смеялись порой.