Ибрагим снова откидывается в кресле.

– Понятно, – кивает Джойс, перекидывая тряпку через плечо. – Только вот я хотела сказать, с вашего разрешения…

Сорок пять минут спустя Джойс замечает первый указатель на центр спасения животных, и Ибрагим съезжает с шоссе.

– Обожаю смотреть на лошадей в поле, – говорит Джойс. – Когда понимаешь, что они счастливы. Ради счастья мы и живем, согласитесь?

Ибрагим качает головой:

– Не могу согласиться. Тайна жизни – в смерти. Понимаете, все сводится к смерти.

– Ну, в последнее время похоже на то, – соглашается Джойс, – но, уж конечно, не всё? Это немного чересчур.

– По сути, так, – говорит Ибрагим. – Только смерть придает смысл нашему существованию, направляет нашу историю. Куда бы мы ни двигались, мы движемся к ней. Наши поступки определяются либо страхом перед ней, либо отказом с ней мириться. Мы можем год за годом приезжать сюда, однако ни кони, ни мы не помолодеем. Все идет к смерти.

– Можно, конечно, и так смотреть на вещи, – не спорит Джойс.

– Только так и можно, – заверяет Ибрагим. – А в этом вашем центре туалет есть?

– Надо полагать, – отвечает Джойс. – А если нет, наверняка найдется служебный.

– Нет, пользоваться служебным я не могу, – пугается Ибрагим. – Всегда чувствую себя самозванцем.

– Но ведь если все сводится к смерти, то ничто к смерти не сводится, да? – рассуждает Джойс, глядясь в зеркало заднего вида и поправляя помаду.

– Это как? – удивляется Ибрагим.

– Ну, предположим, все было бы синего цвета. Вы, я, Алан – вообще все?

– Предположим.

– А если бы все было синим, нам не понадобилось бы слово «синий», так?