Анжела

Анжела

Анжела сидела с Раулем в их крошечном отсеке в редакции новостей. Сегодня они пришли на работу очень рано, чувствуя себя совершенно вымотанными после допроса в городском полицейском управлении. Дознаватели потребовали показать им отснятый материал, на котором Мейсон, мертвый и весь переломанный, лежал на асфальте в луже крови, окруженный толпой зевак. Сейчас оба снова просматривали эту же запись.

Лица людей, собравшихся вокруг мертвого тела Мейсона – или Рокко Джонса, – казались голубоватыми в свете, лившемся из витрин модного бутика. На других кадрах также были видны красные и синие отсветы мигалок машин экстренных служб, отражавшиеся в лужах и преломлявшиеся в каплях холодного дождя. О дожде Анжела вспомнила только сейчас – вчера вечером она его просто не замечала. Разглядывая попавшие в кадр полураздетые, разукомплектованные манекены в витрине бутика (у одних не хватало рук, у других – головы), она чувствовала себя не особенно уютно – их присутствие придавало съемке откровенно мрачный, даже жутковатый характер.

– Мне нравится, – сказал Рауль. – Это надо оставить.

Он потер руки и показал на кадр, где буквально в нескольких шагах от тела Мейсона пьяный бездомный, прикрывшись от дождя картонками, беспробудно спал под стеной многоэтажки.

– Только подумай, какой подтекст! Падение человека, Мейсона, и рядом этот безымянный алкаш.

Анжела перевела дух.

– А мне твой подтекст не нравится, – отрезала она.

– Что?

Анжела встала и, выбравшись из отсека, принялась ходить из стороны в сторону по проходу между рабочими местами корреспондентов. Отчего-то у нее сосало под ложечкой, а к горлу подкатывала тошнота. Только недавно Мейсон был проклятием ее жизни, точнее, ее профессиональной карьеры, и вот его не стало. И ей почему-то казалось, что она в этом тоже виновата.

– Как ты думаешь, может, он прыгнул, когда увидел, что это мы звоним к нему в квартиру? – спросила она. – Что, если Мейсон решил, будто я собираюсь его разоблачить, показать по телику? Вот и подумал, что все кончено, а раз так…

– А ты не думаешь, что его могли столкнуть?

– Я слышала, как один полицейский сказал, что Мейсон оставил записку.

– Это ведь и подстроить легко. Многие убийцы оставляют подложные записки.

Анжела провела руками по волосам. Отчего-то ей перестало хватать воздуха.

– Ты в порядке, Анжи?

Повернувшись, она зашагала к выходу.

– Сейчас вернусь. Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

Покинув редакцию, она двинулась к лифтам и спустилась вниз, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркалах, которые кто-то будто специально развесил на каждом шагу. Раньше Анжела не думала, что в редакции так много зеркал, и старалась миновать очередное как можно скорее, но каждый раз ее с непреодолимой силой тянуло взглянуть на себя – и она глядела. В зеркалах отражался кто-то, ей совершенно незнакомый. Это была суровая женщина с жестким, расчетливым взглядом, в погоне за лайками и просмотрами полностью утратившая способность сочувствовать, сопереживать людям, о которых писала и снимала репортажи. Анжела не могла пока это объяснить, но в момент, когда она услышала, как тело Мейсона, пролетев двадцать два этажа, сначала упало на крышу автомобиля, а потом скатилось на асфальт, в ней самой словно что-то треснуло, надломилось, и сквозь эту трещину повеяло чем-то свежим и новым. Она не могла дать этому определение, зато теперь отчетливо видела в себе то, что видели все те люди, которые посылали ей оскорбительные письма и мейлы. «Не имеющая понятия об этике дешевка», «королева кликбейта», «позор современной журналистики», «стервятница» и «гиена».