Я как можно шире открыл окно. Мэри-Энн все еще сидела и курила, отвернувшись от дома. Я услышал голоса внизу, но не понял, откуда они доносились, — прямо из двора, из открытой двери или окна. Как бы то ни было, я не осмелился крикнуть, чтобы привлечь внимание девушки. Я попытался помахать связанными руками, подойдя как можно ближе к окну в надежде, что она заметит движение боковым зрением. И тут, к моему ужасу, услышал на лестнице тяжелые шаги, которые приближались к двери.

Терять было нечего. Я просунул руки через решетку и выпустил записку. В этот момент Мэри-Энн повернулась, вероятно привлеченная взрывами хохота или внезапным движением от двери к кухне, увидела меня, и ее глаза расширились. Листок вылетел из моих рук, и Мэри-Энн следила за ним взглядом.

В замке повернулся ключ. Дверь распахнулась. В комнату вошел тот тип, что привязал меня к окну. Его налитые кровью глаза окинули комнату, заметив изменения, произошедшие в его отсутствие. Он, пошатываясь, пересек комнату и наотмашь ударил меня тыльной стороной руки, отчего я отлетел и стукнулся о гроб.

— А ну-ка залезай обратно, чертова тряпка, — изо рта моего надсмотрщика вылетали ругательства, но говорил он шепотом, словно боялся, что нас услышат и узнают, что он пренебрег своими обязанностями. — В гроб, я сказал!

Он наклонился и потащил меня по полу, а потом запихал обратно в гроб так, что я лежал в неудобной позе на боку. Затем он с силой толкнул мою голову, чтобы я не высовывался, и я ударился носом о деревянную стенку. Потекла кровь. Я услышал, как он мечется по комнате, и слегка приподнялся на локте. Мой обидчик поправил парик и треуголку на голове трупа, подняв в воздух еще одно облако пыли. Карандаш он не заметил. Выглянул в окно, но не увидел ничего такого, что могло вызвать беспокойство.

Неуклюже повернувшись, он задел вытянутую левую ногу трупа, и от удара рука мертвеца свалилась с колен. Послышался треск, похожий на звук разрываемой ткани. В принципе удар был легким, но этого хватало, чтобы рука повисла плетью.

Казалось бы, забальзамированное тело должно быть твердым. Только некоторое время спустя я осознал всю значимость этого движения и того, что кость можно сломать, приложив минимум усилий. Эта конечность уже сломана, но в первый раз это было сделано специально.

Сначала мой тюремщик не понял, что натворил. Разумеется, он ощутил удар, повернулся и с подозрением посмотрел на мистера Иверсена старшего, словно ожидал, что старик тоже ударит его в ответ.

Перчатка соскользнула с руки — она определенно была больше по размеру, а может, просто кисть усохла — и упала на пол. Я увидел пожелтевшую восковую кожу, длинные ногти и пятна на пальцах, похожие на чернильные кляксы. Где-то в уголке моего сознания, в том уголке, что далек от теперешних тревог, я понял, что уже имел честь лицезреть нечто похожее раньше. Затем, сфокусировав взгляд, я разглядел, что верхние фаланги указательного пальца отсутствуют, причем увидел это с такой ясностью, что она причинила мне почти физическую боль. Я тут же вспомнил таверну на Шарлотт-стрит, содержимое сумки мистера По на столе и судорожный вздох официантки.