Так что я разыгрываю совсем другую сцену. Убираю пистолет в кобуру, достаю ключ от наручников и болтаю им в воздухе у себя перед носом.

– Ты был прав, – говорю я Кейну. – К сожалению, сейчас и впрямь не время для подобных игр.

Подхожу к нему, отцепляю болтающиеся у него на руке наручники и убираю их в карман вместе с ключом.

Кейн благоразумно не испытывает судьбу и не прикасается ко мне, а вместо этого говорит именно то, что и сказал в моей фантазийной сцене:

– Не хочешь ли поговорить с глазу на глаз на кухне?

Так что и отвечаю ему так, как ответила в своей фантазийной сцене:

– Да, Кейн. Давай-ка поговорим на кухне с глазу на глаз.

Звучит это чересчур уж приторно и саркастично, но я решаю, что на самом деле это не оплошность. Поспрашивайте окружающих, и сами поймете. Я вовсе не настолько уж покладиста, даже если кто-то мне нравится. Хотя я вообще не люблю людей. Мне вообще никто не нравится. Наверное, это и есть ответ на вопрос, почему мне так комфортно с мертвыми телами.

Я не жду, пока Кейн приглашающе протянет руку в сторону кухни, – сама уже иду туда, что выглядит еще одним проявлением того взаимопритяжения-взаимооталкивания, которое я сейчас пытаюсь продемонстрировать. Я не в его власти, но тем не менее осмеливаюсь подставить ему спину – действие, которое говорит Романо то, в чем я пытаюсь его убедить: я доверяю Кейну. Мы с ним близки, но я ему не принадлежу. Брехня, конечно… Я не люблю ложь, но иногда она может сохранить тебе жизнь и помогает поймать самых крупных лжецов – преступников. И то, что с одним из двух преступников, которые сейчас прямо у меня за спиной, я трахалась столько раз, что не могу и сосчитать, причем наслаждалась каждым мгновеньем… Что ж, по крайней мере, я знаю, что им движет, – я. Я им движу. Я – его слабость, но вот моя собственная слабость – это не он. Это я сама. Я позволяю мужчине, который не только должен быть для меня под запретом, но и может оказаться для меня профессиональной целью, залезть мне в душу, и это проблема, которую мне нужно исправить.

Мы входим на кухню; под ногами у меня темное дерево с чуть более светлыми прожилками, но все равно темное. Все в Кейне тоже темное, и это как раз одна из примерно десяти причин, которые я наверняка могла бы сама себе перечислить, чтобы раз и навсегда установить между нами положенную дистанцию. Но мое намерение занять место на противоположном конце массивной деревянной стойки-островка, положив пистолет на темно-синюю мраморную столешницу, чтобы в любой момент подхватить его и прицелиться, столь же обламывается, как и мои попытки отрицать, что я понимаю Кейна, – потому что я слишком уж во многом похожа на Кейна, чтобы чувствовать себя комфортно. Дверь закрывается почти в тот самый момент, когда я прохожу в нее, и Кейн уже дышит мне в спину.