Пауланер руководил поисками в Кантабрии. Эстибалис — на севере Алавы. Я сосредоточился на юге, выбрав в качестве базы Вильяверде.
В этом приливе солидарности было одно темное пятно: мой брат.
По необъяснимым причинам Герман каждый день отправлялся в Чагорричу навестить Ребекку. Сказать, что меня это бесило, — ничего не сказать. Какой-то стокгольмский синдром.
Вечером брат снова ушел. Когда он попрощался со мной на кухне, я отвернулся и продолжил стряпать ужин на двоих.
— Унаи, сынок, Герман через многое прошел. Нельзя с ним так, — сказал мне дед.
Я ничего не ответил.
После очередного дня изнурительных и безрезультатных поисков я отправился ночевать в Виторию. Мне хотелось побыть одному.
У меня был ужасный день. Все те же дождь и холод; прерывистая морось сменилась настоящим ливнем. Улицы усыпаны кляксами черных зонтов, погода злится невесть на кого, а сам я всей душой ненавижу бога погоды…
— Хоть бы прекратился дождь, этот чертов дождь. Он затрудняет поиски, — повторял я в воздух.
Поздней ночью я как сумасшедший залез на крышу — на ту же крышу, где мы с Альбой сидели в ночь Белой Богородицы, где мы слышали «
Я замерз, в ту ночь я страшно замерз. Никто не знает, каково это — ночевать в Сибири-Гастеис[48] в январе; никто, кроме меня. Но это было так здорово! Никто не говорил мне, что я должен делать, не было вокруг всех этих жалостливых взглядов, всех этих соболезнований…
— Остается крошечная надежда, — сказала мне Эстибалис, — что Ребекка очнется от комы и мы заставим ее сказать, где она убила Альбу. Но врачи считают, что это невозможно, — у нее повреждено сердце.
* * *
В среду под утро я вернулся в Вильяверде. Под балконом дедова дома была припаркована полицейская машина. Я побежал наверх, снова на что-то надеясь. Наконец-то хоть какая-то новость!
Но внизу в кухне я обнаружил Эстибалис, которая смотрела сквозь балконное стекло. Когда я вошел, она повернулась ко мне.
— Зачем приехала? — спросил я почти враждебно.
«Эти глаза плачут не из-за Альбы и не из-за Дебы. Слезы текут по ее дрожащим губам по какой-то другой причине».
Но она ничего не говорила, а может, искала силы, чтобы что-то сказать.
— Ты приехала сообщить плохие новости? — настаивал я. — Они решили, что сообщить их должна именно ты?