Мама плюнула папе прямо в лицо. И тоже заговорила львиным голосом.
– Чудовище! Твоя дочь умирает! Она не проживет и до утра!
Папа хотел успокоить маму. Таких припадков у нее прежде не бывало. Папа крепко держал ее за шею. Это часто помогало, когда у мамы случались припадки.
Я повернулась к Йонатану и шепнула:
– Пойдем ложиться.
Вообще-то мы хотели дождаться, когда мама придет рассказать нам историю на ночь. Но стоило нам улечься, как мы заснули. Все потому, что мы недосыпали в прошлые ночи, когда Сара постоянно плакала. Но в ту ночь было действительно тихо.
Об этом как раз и говорит папа:
– Но в ту ночь…
Ясмин
Ясмин– …стояла гнетущая тишина.
Рогнер печально вздыхает и выдерживает паузу.
– Знаю, я не должен был этого допустить, – продолжат он через секунду. – Только не во второй раз. Я снова не проявил должной заботы. Не справился. Как не справились вы, герр Бек. Как не справляются иногда все хорошие отцы.
– Не смейте, – произносит Маттиас Бек, стиснув зубы; вероятно, от боли.
Рогнер пожимает плечами – не равнодушно, скорее как человек, который рассказал историю и теперь раздумывает, что бы еще добавить.
На кухне вновь воцаряется тишина, но вскоре она прерывается странными, прерывистыми звуками, похожими на икоту. Наши взоры обращаются к Ханне, которая тихонько всхлипывает.
– Ханна до сих пор думает, что это из-за нее, – поясняет Рогнер и встает со стула. – Потому что невзлюбила малышку. А ведь она просто не сумела приспособиться к новым обстоятельствам.
Я наблюдаю, как он обходит стол и целует Ханну в макушку.
– Ты не виновата в том, что Сара заболела. Ты ни в чем не виновата, родная.
Маттиас Бек начинает прерывисто дышать. Такое непросто вынести, но, по всей видимости, это она и есть. Любовь. Пусть извращенная и превратно истолкованная, но все-таки это любовь. Любовь, которая движет нами. Которая превращает нас в монстров, каждого на свой лад.