Я открыл дверцу машины, выскочил на дорогу и, пригнувшись как можно ниже, побежал к дому. В тихом шелесте дождя я слышал лишь топот своих резиновых подошв сначала по мокрому асфальту, потом по гравию.

Энджи бежала рядом, приложив к правому уху сотовый телефон.

— Ранен полицейский, Джермантаун, улица Адмирала Фаррагата, триста двадцать два. Повторяю. Ранен полицейский, Джермантаун, улица Адмирала Фаррагата, триста двадцать два.

Мы бежали по дорожке к крыльцу, я смотрел то на окна, то на дверь. От нее осталось фактически одно название, как будто тут поработали крупные животные с саблеобразными клыками. В древесине зияли рваные отверстия, сквозь некоторые можно было увидеть, что делается в доме, разглядеть там приглушенные краски и свет.

Едва мы подбежали к ступеням, в дырах стало черно. Я ударил правой рукой, сбил Энджи с ног на лужайку, а сам нырнул влево.

Мир будто взорвался. Невозможно подготовить себя к ощущению, которое испытываешь, слыша стрельбу со скоростью семь выстрелов в секунду. Из-за изрешеченной двери пули летели с почти человеческой яростью, неистовым стремлением человекоубийства, порождая какофонию уничтожения.

Пул кое-как перевалился в сторону от двери. Я потянулся в траву, где у моих ног лежал его дробовик, обхватил рукоятку, сунул свой пистолет в кобуру и, опираясь на одно колено, привстал, навел сквозь дождь на дверь и выстрелил. Древесина отрыгнула дым. Когда он рассеялся, передо мной в середине двери зияла дыра размером с крупный кулак. Я поднялся было с колена, но поскользнулся на мокрой траве и услышал, как слева от меня звякнуло стекло.

Я повернулся и выстрелил в окно. Картечь прошла поверх перил, разнесла стекла и раму и пробила дыру в темной шторе.

В доме кто-то вскрикнул.

Стрельба прекратилась, но в голове у меня по-прежнему отдавалось эхо выстрелов из дробовика и стрекотание автоматического оружия.

Энджи, сморщившись, стояла на коленях возле ступенек крыльца, целясь в сторону двери.

— Ты цела? — спросил я.

— Лодыжке полная ж…

— Ранена?

Не сводя глаз с двери, она покачала головой.

— Хрустнула, кажется, когда толкнул меня. — Она поджала губы и сделала сквозь них долгий вдох.

— Хрустнула, как при переломе?

Она кивнула и снова втянула в себя воздух.

Пул застонал, из угла рта яркой струйкой бежала кровь.

— Надо стащить его с крыльца, — сказал я.