Антон в бешенстве отшвырнул валявшуюся на дороге бутылку. Чистоплюй нашелся! В благородство играет! Как только осознал, что Белоусов ускользает из-под его влияния, сразу запел песню о тюрьме и Уголовном кодексе. Злится, что его не взяли в долю. Предложи они ему поделить навар с продажи окон, поскакал бы на дело, теряя штаны.

«Воровать плохо, говоришь? – мысленно спросил Антон у Шаповалова, скалясь от ярости. – А ты чем занимаешься? Я всего лишь спер у вашего гондона-директора какой-то паршивый компьютер. А вот ты, Илюшенька, не мелочился: замахнулся на кусок чужой жизни. На лучший кусок! На единственный, который имеет ценность. И ждешь, что я тебе его просто так отдам? Плохо ты знаешь Мансурова».

Он свернул в переулок, погруженный в темноту. Сюда выходили глухие стены домов, и возле каждого гигантской кочергой, воткнутой в землю, торчал фонарный столб. Ни одна лампа не горела.

От забора отлепились три фигуры и вытекли на дорогу перед ним, как струйки чернил из бутылки. Антон запоздало вспомнил о причине, по которой он таскался вечерами следом за Белоусовым.

Он остановился. С бледных и длинных, как ножи, неуловимо похожих лиц смотрели на него паучьи глаза – кромешно черные, залитые мазутным зрачком.

– Закурить есть? – дерзко спросил Антон.

И улыбнулся про себя.

Он выиграл своим вопросом четыре секунды. Целых четыре секунды, потому что эти трое не привыкли к такому раскладу, их сгнившим мозгам требовалось время, чтобы осмыслить его вопрос и подать телу сигнал, как нужно действовать в изменившейся обстановке.

Когда они поняли, что происходит, Мансуров уже успел отбежать в начало переулка и остановился там, переводя дыхание. Он наклонился, но никто из нападавших не придал этому значения.

Лишь когда раздался звонкий всплеск разбитого стекла, они замедлили шаги. Парень не удирал, не звал на помощь, а молча ждал их, сжимая в руке мутно-зеленую «розочку». Под фонарем поблескивали осколки. Один из троицы успел подумать, что для лоха он слишком аккуратно расколол пивную бутылку и как-то очень уж умело держит ее в руке. У него внезапно заныло под ложечкой. Он даже не понял, что это страх, только подумал с каким-то тягостным унынием: «Свалить бы», – но тут парень засмеялся и валить стало поздно.

10

В облако над детским домом вонзился месяц, темно-желтый, как драконий зуб. Считалось, что в здание ночью невозможно попасть постороннему. Но Мансуров посторонним не был.

Он вскарабкался на клен, растущий у стены, повис на ветке и, перебирая руками и раскачиваясь, добрался до подоконника на втором этаже. В теплое время года окна открывали настежь (Гусыня была убеждена в исключительной пользе свежего воздуха для детей), но везде стояла прочная сетка, защищавшая от комаров снаружи и от дурости малолеток, способных вывалиться из окна, – внутри.