Я смутно разбираю нечеткие слова.

Мама, мама, мама.

Что-то стучит. Ветер?.. Вряд ли.

Мама, мама.

Это она. Я уверена. Она затаилась за дверью.

Я никак не могу согреться.

Я обвиваю свою дочь обеими руками и крепко зажмуриваюсь, пытаясь отгородиться от всего – от шторма, от звуков, от голосов. У всего должен быть конец. Но шторм не кончится никогда, и ночь на острове будет длиться вечно. Они будут продолжаться и продолжаться. У меня нет выбора.

Моя дочь тоже зябко жмется под одеялом. Я чую запах ее дыхания – светлого, чистого, детского, как будто она сосала леденец или что-то вроде того.

– Кирсти говорит, что во всем виновата ты, – шепчет она. – Ты была с тем дядей. И поэтому она вернулась тебя наказать.

Мое сердце пронзают острые куски льда.

– Какой дядя, дорогая?

– Тот дядя, который был с тобой тогда ночью. На кухне. Я видела, как ты его целовала. Ты тоже виновата. Бабушка тоже знает, но она сказала мне никогда никому не говорить.

– Да, – отвечаю я.

И я вспоминаю все.

Вот что я похоронила в глубине рассудка. Вот причина моего отрицания. Вот та память, что я потеряла, поскольку горе так велико, что с ним нельзя было справиться. Отвращение к себе самой, погребенное под воздействием таблеток.

Мой сон, который я видела несколько недель назад, являлся подсказкой. Я была наголо острижена – чувство стыда. Я находилась на кухне – совершенно обнаженная. Уязвимая. На меня пялились люди.

Мужчина смотрел на мою наготу.

Я проснулась, мастурбируя. Все было завязано на сексе. Но не на сексе с моим бывшим, когда близняшки были совсем крошками.