– Мам, она вернулась. Она за дверью.
– Кирсти?
– Нет, Лидия. Она вернулась. Слушай.
Ветер завывает, и дождь стучит, но да – я слышу голосок умершей близняшки.
– Открой. Это сделала ты. Ты должна меня впустить.
Я лежу в кровати и плачу. Пока моя живая дочь обнимает меня, вторая – погибшая – окликает меня за дверью:
Я целую свою девочку в лобик и спрашиваю:
– Но она же спрыгнула?
Она смотрит на меня голубыми, как у ее бабушки, глазами и тихо говорит:
– Нет, мама. Мы хотели перелезть с верхнего балкона на другой балкон, в той комнате, где ты была. Мы решили поглядеть, почему там нет папы. Мы боялись открыть дверь, ведь ты на нас кричала, но Лидия все равно хотела увидеть, с кем ты… с папой или с другим дядей. И… она… она полезла вниз, а за ней я, а потом, мам, она в меня вцепилась и потянула. Мама, она меня потянула, потому что падала, и она так сильно тянула, что я тоже чуть не упала, и… – моя девочка умолкает, и по ее щекам начинают литься слезы: – Я пихнула ее, мама! И она упала вниз из-за меня. Ты всегда любила ее больше, а я пихнула ее от себя, потому что я тоже падала.
Она всхлипывает и испуганно повторяет:
– И она упала, мама, она упала. Я это сделала, я ее спихнула, потому что она вцепилась в меня.
Я теряю дар речи. Моя вина бесспорна. И больше мне знать нечего.
За дверью моя мертвая дочь. Невинная и обвиняющая. Мне надо последний раз попросить прощения единственным доступным мне образом. Как раз самое время. Я выбираюсь из постели и натягиваю одежду.
Лидия с беспокойством смотрит на меня в полумраке. Слезы высыхают на ее личике. Я наклоняюсь к кровати и смахиваю с ее лба мягкие светлые волосы.
– Дорогая, ты не виновата, – шепчу я. – Все произошло из-за меня.
– Но это неправильно, мама. Неправильно, да?
– Нет, милая, правильно. Прости меня, на самом деле ты совсем-совсем не виновата. Вы просто играли. И запомни, пожалуйста, что только я виновата во всем. А из-за того, что я наделала тогда ночью, и началась твоя ужасная путаница, которая длилась так долго. Из-за меня.