…А мне остается добавить, что это первое интервью, данное Эдуардом Кузнецовым советскому журналисту.

Апрель, 1990 г.

Выдержки из этого интервью были опубликованы в еженедельнике «Мегаполис-Экспресс». 2 августа 1990 года в ответ на публикацию в газете появилось письмо Елены Боннэр.

О диссидентах и о комплексах

Открытое письмо Эдуарду Кузнецову

Дорогой Эдик!

Впервые пишу тебе письмо не в лагерь. Вызвано оно твоим интервью Феликсу Медведеву. Я сожалею, что не прочла его до нашей встречи месяц назад в вечном — белом и зеленом — городе Иерусалиме и упустила возможность ответить на него там. В твоей беседе с Медведевым для меня многое неприемлемо. А упоминание при этом Андрея Дмитриевича и меня не дает возможности отмолчаться.

Удивительно, что одиннадцать лет свободы и жизни на Западе не привили тебе уважение к праву, как необходимой составляющей существования цивилизованного и демократического общества, жизни любого культурного человека в нем. Оправдывая захват самолета, ты ставишь насилие выше закона. Но тогда становится возможным оправдывать любое насилие, начиная с насилия над одним человеком, потому что такова воля насильника, до сталинских магаданов и гитлеровских освенцимов. Вот уж точно — правозащитником ты не был. И, видно, уже не станешь. Поражает, что через 20 лет ты все еще не можешь разглядеть в «самолетном» деле, в своем поведении тогда безответственность, граничащую с нечаев-щиной. Рисковать собственной жизнью — пожалуйста! Но ведь дело было не так. Ты говоришь: «мы выбрали», «мы не рассчитали», «мы решили». Кто эти «мы»? Мери Хнох, которой едва исполнилось восемнадцать? Девочки Дымшица? Изя Залмансон и другие мальчики? И ты не хуже меня знаешь, что не собирался ваш «экипаж» прорубать дорогу в Израиль всем евреям, а надеялся вылететь.

Может, только ты из всех понимал, что это почти безнадежно. Вождям положено понимать больше. А ты был вождь, многоопытный лагерник — так на тебя смотрели остальные. Но не знали, что не дай Бог иметь вождя. Героизма на этом этапе не было. Героизм пришел позже. На следствии. Больше всех у Юры Федорова, который со следствием вообще не общался. На суде. Особенно у Сильвы, защищавшей тебя. И сумевшей с женской эмоциональностью в своем последнем слове придать мажорно-героическую тональность всему процессу. Я до сих пор помню ее голос, когда она говорила: «В следующем году — в Иерусалиме». Героизм всех участников вашего дела начался в лагере. Лагерное ваше — всех вас — бытие смыло тень безнравственности, которую вы чуть было не наложили на все движение евреев за эмиграцию.